Глава 1. Диджей апокалипсиса

— Ну что, Мудень, пошли обратно, в тепло? — недовольно сказал мужчина большой собаке, увлечённо роющей лапами снег. — Сделал свои дела? И что тебе неймётся в такой чёртов мороз? Хочешь ещё раз всё обнюхать? Давай, пробегись, пробегись. Но я тебе так скажу, приятель: следы тут только твои, напрасно ждёшь сообщений внутривидовой переписьки. Думаю, ты единственный пёс в округе, остальных съели людоеды. Пока тут ещё были людоеды. Не знаю, что потом с ними стало. Наверное, постепенно сожрали друг друга, а последний покончил с собой путём самоедства. Во всяком случае давненько о них не слышал. Давай, я не могу тут долго торчать! Во-первых, холодно, во-вторых, время поджимает, нам ещё аппаратуру греть. Опаздывать непрофессионально, дружок. На меня и так тут смотрят косо. Однажды они нас выгонят, вот увидишь. В том числе и из-за тебя, дурака лохматого. Не нравится им, что я тебя кормлю, ишь. Ничего, перетопчутся.

— Когда ни кошки, ни собаки

и ни детей, ни хомячка,

то человек, возможно, странный

и подозрительный мудак, —

продекламировал он, с трудом открывая железную дверь. — Давай быстрей, не выстуживай!

Пёс протиснулся в приоткрытую дверь и зацокал когтями по бетонному полу. Мужчина недовольно посмотрел на оставляемые им мокрые следы, потом пожал плечами и пошёл следом, поднимаясь пролёт за пролётом по узкой лестнице, слабо освещённой тусклыми взрывозащищёнными плафонами дежурных ламп.

Верхняя площадка, тугая железная дверь с резиновыми уплотнителями, внутри уже выше нуля. Клацает рычаг рубильника, зажигаются индикаторы, наливается тёплым светом накал вакуумных ламп, помещение заполняется тихим гулом и шелестом вентиляторов. Вскоре воздух прогревается достаточно, чтобы можно было снять куртку.

— Так, дружок, — мужчина смотрит на висящие на стене круглые часы с белым циферблатом и чёрными стрелками, — нам пора приступать к нашей нелёгкой миссии: нести в мир безумие во имя разума.

Он садится за стол, придвигает к себе микрофон, ещё раз косится на часы (ждёт, пока длинная стрелка становится вертикально) и щёлкает тумблером на панели.

— Доброе морозное утро всем, кто ещё жив и накопал в руинах достаточно батареек для приёмника! С вами, как всегда, Ингвар, дневальный по апокалипсису. Понятия не имею, слышит ли меня кто-нибудь, или ретрансляторы, наконец, сдохли и я вещаю в пустоту, но меня никогда не останавливало отсутствие слушателей. Слушайте радио «Убежища тринадцать» и не говорите, что не слышали!

Когда заткнётся передатчик,

в эфире будет тишина,

и вот тогда вы все поймёте,

что вам без Ингвара писец!

— Итак, Пустоши, сегодня хрен его знает какое число приблизительно мая месяца постпесцового года, но, даже если вы ещё не спалили в печке календарь, то мороз от этого никуда не денется. Как мне сказал один знающий человек, зима эта будет чертовски долгой. Позаботьтесь, чтобы у вас был запас каши, достаточно дров, чтобы вскипятить воды, ну и, конечно, пригоршня батареек. Для тех, у кого с батарейками совсем никак, или не удалось найти транзистор, я сегодня снова повторю инструкцию по сборке детекторного приёмника. Наш инженер утверждал, — пока его ещё можно было понять, — что это совершенно плёвое дело, и детали для него запросто можно найти в старой технике. Он был так любезен, что записал всё на бумажке, я её периодически зачитываю, хотя это, конечно, полнейший абсурд: те, кто меня слышат, уже имеют приёмник, а те, у кого его нет, никакой инструкции не получат. Впрочем, апокалипсис сам по себе время абсурда, и мой бред в эфире прекрасно в него вписывается. В нынешних реалиях абсолютно всё равно, что именно я несу, главное — не затыкаться. Кто мог подумать, что основным дефицитом в этом постапе станет простая человеческая речь? А теперь мне надо передохнуть, запарить кашки, заварить чайку — я ещё, между прочим, не завтракал! А вы пока слушайте музыку. Докторша утверждает, что музыка почти так же полезна, как речь. Я не то чтобы не согласен с ней в принципе, но лично на меня три десятка здешних пластинок навевают только тоску и депрессию, а мой пёс от них воет. Тем не менее, чайник закипел, так что переходим к музыкальной паузе. Пластинка номер восемь. Или шесть. Может быть, и четыре, но вряд ли. Я тут, видите ли, слегка перепутал конверты. На мой слух они мало чем отличаются друг от друга. Какая религия запрещала вам подписывать диски? Ну, например: «Народный ансамбль ложечников „Трескотня“, песня „Валенки“». И знаете, что я вам скажу? Я бы лучше послушал про «Валенки»…

Ингвар выключил микрофон, вытащил из серого картонного конверта без картинок и надписей, помеченного отштампованной через трафарет цифрой восемь, чёрный виниловый диск без центральной наклейки, аккуратно надел его на шпиндель подключённого к передатчику проигрывателя и опустил тонарм. Пластинка завращалась, из стоящего на столе динамика послышались сначала шипение и треск, а потом полилась музыка.

— Я уважаю музыкантов

за пьянство, блядство и талант,

и за лихой удар тяжёлым

гитарным кофром по башке… —

обратился Ингвар ко псу. — Но почему тут так любили электроорган? И почему на нём играли исключительно мелодии, на фоне которых даже Шопен кажется весёлым, как летка-енка?

— У-у-у! — завыл пёс, задрав морду к потолку. — У-у-у!

— Понимаю, дружок, сам готов взвыть от такого. Хватит, хватит, сейчас отключу динамик. Вот, так-то лучше… — мужчина нажал клавишу на пульте, и музыка смолкла, только игла шуршит по пластинке. — Сейчас кашки заварим и пожрём. Тебе предоставляется почётное право выбора между вкусами хритаки и карпусии. Нюхай, какую тебе? Хритаку? Ну, губа не дура. Почти как сало в керосине. Значит, мне остаётся карпусия. М-м-м! Какой букет! Так… ежевика, репа, ацетон, немного мышиных какашек… Стоп, какашки кажется, натуральные. Чёртовы мыши. Сейчас возьму другой пакет. Жрёшь? Ну и молодец. Чай не предлагаю, но водички налью, такое если не запить, полдня икать будешь. А я чайку, с твоего позволения. Боже, какая дрянь! Встречал я жизни веники вкуснее этого чая. Знаешь, приятель, ко всему я тут привык, но за кофе убил бы. Ладно, пора нам обратно в эфир. Хочешь что-нибудь сказать остаткам замерзающего человечества? А кроме «гав»? Ничего? Ну, тогда придётся мне продолжать дозволенные речи, благо дозволено теперь всё, запрещать некому.

 Игла с шорохом доползла до последней канавки пластинки, Ингвар поднял тонарм, бережно убрал пластинку в конверт и включил микрофон.

 — И снова всем привет на этих пустошах! Не знаю, в какой момент моя жизнь свернула настолько не туда, что я на старости лет подвизаюсь диджеем апокалипсиса в мире, который даже слова такого не знает. Моя бабуся, будь она жива, наверняка сказала бы, что именно к этой карьерной вершине я шёл со своего первого «агу», — старушенция была той ещё язвой. На часах примерно что-то вроде полудня, и не проверить, как точно они идут, потому что сигналы точного времени по радио мог бы передавать только я, но у меня оно ни фига не точное. Это значит, что наступает время вашей любимой, я надеюсь, передачи: «Сказки долгой зимы». То есть я, Ингвар, буду нести в эфир всякий бред, а вы меня слушать. Если у вас, конечно, есть приёмник, который вы собрали из говна и палок по инструкции, в которой я ничего не понимаю и которую вы никак не могли услышать, если приёмника у вас таки нет. Как лыжный поход за лыжами или типа того. Поскольку на улице сегодня с утра было как-то особенно холодно и противно, то сказка будет соответствующая, под названием «Морозко», что означает «морозно и мерзко» разом. Или не означает. Если вы мой постоянный слушатель, а не только что уронили на голову приёмник, то должны знать, что большинство сказок я читал в далёком детстве и помню довольно приблизительно. Не готовился в сказочники, извините. Итак, «Морозко». Зачин классический: мачеха, падчерица, две родных дочери, муж. Казалось бы, что могло пойти не так? Но это не было бы народной сказкой, если бы мачеха не задумала извести девчонку. Вот что ты к ней привязалась, сволочь? Ну, не родная она тебе, ну, не люби, но к чему драма-то? Думаю, тут дело в замужестве. Выдавали тогда строго по старшинству, и, пока старшую не сплавишь, младшие сидят в девках. И приданое опять же не резиновое. В общем, если девицу куда-то деть, то и следующая претендентка продвигается в очереди к венцу, и в хозяйстве неплохая экономия выходит. Итак, наступает зима. Мороз такой, что лоси яйцами к берёзам примерзают. И тут мачеха говорит мужу: «О, дорогой, кстати, отличная погодка, чтобы отвести твою дочь в лес и бросить там. Пусть замёрзнет нафиг, надоела. А я тебе пока блинцов напеку». Ничего себе так подача, да? Но муж отвечает: «Я, я! Даст ист фантастиш! Слушаюсь и повинуюсь! Блинцы-то хоть с маслом? А сто граммов нальёшь потом для сугреву? Всё же не ближний свет по морозу таскаться… Тогда вообще говно вопрос!» И дочки уже суетятся, наследство делят: кому лифчики, кому заколочки, а кому лавка возле печки отойдёт. Шутки, радость и веселье.

 В общем, отец волочёт девицу в лес, бросает под ёлкой, желает всего хорошего и возвращается домой, блины жрать. Марфуша послушно кивает, садится под деревом и начинает прилежно замерзать в сугробе, даже не подумав возмутиться, или костёр развести, или хотя бы уйти куда-нибудь в поисках людей и тепла. Всё какой-то шанс. Но нет, сидит, жопу морозит. И тут является к ней тот самый Морозко. Это, как и «Дед Мороз», один из псевдонимов древнего и весьма неприятного персонажа народного эпоса. Настоящее его имя Карачун, и этим, собственно, всё сказано. «Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?» — спрашивает её Морозко. Издевается, в общем. Но девчонка тоже умеет в троллинг и на серьёзных щщах отвечает: «Да зашибись, дедуля. Как в баньку сходить. Помахала бы тебе ручкой, но конечностей не чувствую…» Тот кружок вокруг ёлки нарезал и снова: «Как вы оцениваете качество нашего сервиса? Нет ли дискомфорта какого?» «На пять звездочёк, — отвечает девица, — написала бы благодарность, но чернила замёрзли». Карачун опять прогулялся и снова подкатывает: «Жалобы? Пожелания? Предложения? Ваши отзывы помогают нам стать лучше!» «Шикардос, — отвечает Марфушка, — особенно свет хорош. Тот, что в конце туннеля. Иду к нему…» «Так, стоп, — тормозит её дед, — а ну, отставить помирать. Довольный клиент дорогого стоит, это маркетинг, детка. Давай, колись, кто рекомендовал тебе эксклюзивную услугу „сдохнуть под ёлочкой“?». Слово за слово, выяснил Карачун всю историю. «Фига себе, — говорит, — и это меня тут держат за Древнее Хтоническое Зло! Из твоей семейки никто работу не ищет? Ладно, считай, что ты выиграла призовой пакет за первый в истории сервиса положительный отзыв». Завернул он Марфушу в шубу, посадил в сани, сувениров сундук насыпал, скидочных купонов в карманы насовал и даже шапку с логотипом «Karatchun Ltd» на память подарил, чтобы уши от мороза не отвалились. В общем, не успело семейство как следует отметить сокращение списочного состава, как тут на улице шум-гром, бубенцы-фейерверки, и Марфуша дверь с ноги открывает, потому как руки подарками заняты. «Здаров, — говорит, — родственники, спасибо за отпуск. Отлично время провела. А вот кому магнитиков на холодильник?» Расписала, как её хорошо встретили да отлично проводили, и так здорово у неё это вышло, что уже через пять минут все ломанулись в лес, тряся скидочными купонами. В общем, осталась Марфуша сиротой и единственной наследницей, такая в девках не засидится, а Карачун вместо одной полудохлой девицы сожрал аж целое семейство из четырёх откормленных блинами особей. Вот что значит маркетинг и клиентоориентированность. Тут и сказочке конец, а кто не слушал — сам дурак.

 На этом, мои гипотетические радиослушатели, утренняя программа вещания подошла к концу. Желаю вам всем дожить до следующей и батареек побольше.

 Ингвар выключил передатчик, откинулся на стуле и сказал псу:

 — Уф, не думал, что могу устать трепаться, но факт. Что, тоже надоело тут торчать? Ладно, последнее усилие. Сегодня у нас сеанс связи, Мудень.

— Гав!

— Да-да, типа «Хьюстон, у нас проблемы! И у вас проблемы. У всех, глядь, проблемы. Апокалипсис потому что».

пожалуйста идите в жопу

кричу я в старый микрофон

но пуст эфир шипят помехи

и некому туда идти…

***

— Кареград вызывает Убежище тринадцать! — сказал динамик. — Вызываем Убежище тринадцать! Ингвар, ответьте Неману, как слышите?

— Привет и тебе, о Главный из Инженеров!

— Называйте меня «мэр», мы тут провели что-то вроде выборов.

— Поздравляю, что ли. А в чём разница?

— Никакой, если честно. Я всё равно за всё отдуваюсь. Просто символично. Как будто вернулись к норме, хотя, конечно, ничего нормального теперь и близко нет. Но людям нравится думать, что жизнь налаживается…

— Угу, от слова «лажа», — буркнул себе под нос Ингвар. — Как меня было слышно?

— Отлично! У вашего убежища самый мощный передатчик в округе и антенна на горе, проблем с приёмом нет. А с тех пор, как запустили цепочку ретрансляторов, вас слышат все пустоши.

— Если там ещё есть кому слушать…

— Мы наладили изготовление простейших приёмников и раздаём их бесплатно. Несколько сотен уже разошлось. Те анклавы, с которыми есть двусторонняя радиосвязь, поступают так же, это позволяет хоть как-то сдерживать афазионный синдром.

— Как дела в анклавах?

— Пока держатся. Метод пригородной ротации, который ты предложил, работает не идеально, но это лучше, чем ничего. Больше всего тревожит ситуация с топливом и энергией. У нас есть угольная шахта, мы продержимся, но те, кто живёт за счёт запасов, созданных до Катастрофы, ограничены в ресурсе. Эта зима стала слишком долгой…

— «Зима закончится нескоро», —

сказал мэр города Неман, —

и выдал каждому придурку

портвейна, чайник и кота»… —

задумчиво пробормотал Ингвар.

— Вы говорили сегодня, что вас кто-то предупредил о том, что зима будет аномально длинной. А этот человек не сказал, насколько именно?

— Об этом мне сообщила одна дурковатая белобрысая засранка, и хотя у меня нет оснований сомневаться в прогнозе, никаких сроков она не называла. Разговор был эмоциональным, но малосодержательным, в основном ругались. Так что я даже не знаю причин похолодания.

— В анклаве города Приштир есть настоящий астроном. Без своих приборов он мало на что способен, но, по его мнению, во время Катастрофы произошёл сверхмощный взрыв, выбросивший в стратосферу какую-то взвесь, пропускающую свет, но отражающую тепло. Пока она не осядет, будет холодно.

— А она вообще осядет?

— Этого он не знает, но призывает надеяться на лучшее.

— Надежды юношей питают,

а девушек уже никак,

всё потому, что в жизни бабы

куда практичней мужиков… —

сказал Ингвар и добавил: — Так значит, ты тоже слушаешь мой бред?

— У меня в кабинете постоянно включено радио, — признался Неман. — Вы очень странный человек, я и половины не понимаю в ваших рассказах, они как будто из другой жизни, но слушаю и не могу оторваться. Как вам это удаётся?

— В детстве я спал на бабкином сундуке с книгами и мутировал под действием ауры печатного текста. Теперь я супергерой Человек-Пиздабол.

— Вы всё время шутите, — укоризненно сказал Неман. — Завидую вашему оптимизму. Как ситуация в Убежище?

— Хреново. И это с поправкой на мой так называемый «оптимизм». Без него я бы сказал, что полная жопа. Неприятно это признавать, но похоже, что ты был прав, когда меня не послушал и не отключил излучатель. Лекарство вышло бы хуже болезни. Чёрт, кто бы мог подумать, что я буду с ностальгией вспоминать агрорадиус! Казалось, что жуткая проблема, но теперь вижу, что это были так, лёгкие неприятности.

— Держитесь, Ингвар, сейчас вся их надежда на вас!

— Жаль, что они этого не понимают… Ладно, Неман, приятно было поболтать с кем-то, кто может ответить, но мне опять пора нести слово в массы.

— Погодите минутку! У меня есть хорошая новость!

— Хорошая? Давно я не слышал ничего хорошего…

— Мои техники восстановили наше оборудование для телевизионной трансляции! Теперь мы можем получать от вас изображение и транслировать его вам! Вы знаете, как включить?

— Да, тут есть инструкция. Сейчас…

Ингвар встал, и, сверяясь с бумажкой, защёлкал тумблерами. Выкатил из угла камеру на треноге, включил большой телевизор с выпуклым серым экраном. По нему побежала серая рябь помех.

— Готовы?

— Вроде бы да.

— Включаю!

Экран моргнул, дёрнулся, на нём высветилась настроечная таблица, потом пропала, секунда темноты, а затем появилось изображение. Письменный стол у окна, человек с аккуратной бородкой, в костюме и очках, перед ним стоит микрофон.

— Ингвар, я вас вижу, а вы?

— И я тебя, Неман. Хорошо выглядишь, настоящий мэр.

— А вот вы выглядите очень усталым и измотанным. Это меня тревожит. Ваш голос важен для пустошей. А теперь люди увидят и ваше лицо!

— О чёрт, — спохватился Ингвар, — это я теперь что, звезда телевидения? Надо хоть бороду подстричь, что ли…

— Ну, откровенно говоря, телевизоров уцелело немного, но мы запустим трансляцию в общественном центре и в пригороде. Многие захотят увидеть того, чей голос уже полгода звучит в эфире.

— Ладно, в следующий раз попробуем. Постараюсь отыскать что-то вроде приличной одежды. До связи!

Экран на стене погас, и Ингвар обратился к собаке:

— Мудень, у нас обеденный перерыв. Сначала пожрём или погуляем?

Пёс, услышав слово «гулять», подошёл к двери и выразительно поцарапал её лапой.

— Не теряешь надежды увидеть снаружи что-нибудь интересное? Ну-ну. И это меня называют «оптимистом»! Ладно, пошли, разомнём ноги. Да погоди ты, я оденусь! Это на календаре май месяц, а на улице минус десять как минимум. Не у всех, знаешь ли, достаточно густая шерсть на жопе!

Мужчина накинул тёплую куртку и толкнул стальную дверь, выпуская пса на лестницу. Тот бодро заскакал вниз по ступенькам.

Взрывозащищённый тамбур открылся на большую огороженную площадку, расположенную на склоне высокой горы. Когда-то тут был наблюдательный пункт, но сейчас всё засыпано снегом, на котором только собачьи следы. Ингвар отошёл к ограждению и задрал голову, разглядывая вершину. Там торчит, царапая низкое серое небо, замысловатый антенный комплекс.

— Как ты думаешь, Мудень, как долго это хозяйство ещё проработает?

— Гав! Гав!

— Вот и я думаю, что не слишком. Чинить туда никого не выгонишь, всем насрать.

— Гав!

— Именно. Зря Неман на меня надеется. Наверху лютый ветер, оторвёт какой-нибудь кабель — и хана. Я в этом хозяйстве без инструкции и чайник не найду куда включить.

— Гав-гав!

— И то верно. Будем делать, что можем, а будет как будет. Как всегда.

Ингвар повернулся и, опершись на ограждение, уставился вдаль. Наблюдательный пост здесь был не зря — видимость сверху прекрасная, а гора закрывает от ветра. Правда, пейзаж не отличается разнообразием — снежная пустошь от подножия горного хребта и до горизонта. Местами её монотонность нарушается застывшими скелетами деревьев, кое-где из-под снега торчат руины домов. Никакого движения, нигде нет главного признака жизни — дыма.

— Весны не будет, лета тоже,

всё время чортова зима.

Стоят всегда у печки лыжи,

а яйца звякают в штанах… —

сказал в пространство Ингвар. — Смотри, железку совсем уже нафиг замело.

— Гав!

— Как Немановские ребята бросили чистить, так и всё. От наших-то не дождёшься. Главинженер…

— Гав!

— Да, ты прав, он же мэр теперь, точно. Городские без своего излучателя теряют крышу на третий день примерно. У пригородных сначала афазионный синдром в полный рост, а потом когнитивный ступор, только радио и спасает. Туда-обратно с расчисткой дороги успевают впритык, но тут нет ничего, окупающего такие хлопоты. Наш подземный говноколхоз не хочет ни с кем сотрудничать, а каши у них и своей полно. Кстати, о каше…

— Гав-гав!

— Проголодался? Ну, пошли, запарим по порцайке. Делай прощальный обсик столбиков и двигаем внутрь, я уже подзамёрз.

Наверху Ингвар воткнул в розетку электрический чайник и, покопавшись в сумке, достал два пакета каши.

— Вирмода или мирдария? — потряс он перед собачьим носом. — Первая похожа на мёрзлую картошку с рассолом из-под кильки, вторая — на манную кашу, сваренную на шестьсот сорок шестом растворителе. Вирмода? Так и думал. Вечно ты оставляешь мне что похуже. Ладно, ладно, жри. У меня от вечного холода хронический насморк, а тебе с таким носярой, надо думать, тяжело её нюхать. Да не спеши ты, дай остыть! Не стоит это жорево такого энтузиазма.

Ингвар поставил миску на пол, вернулся с столу и, вздохнув, включил микрофон.

— И снова, блин, здравствуйте, Пустоши! Пусть ваша каша будет умеренно отвратительна, а не так, как моя сегодня. Ту, что со вкусом мирдарии, настоятельно рекомендую отложить на чёрный день. То есть на ещё более чёрный, чем сегодняшний. Он настанет, сомнений в этом, кажется, ни у кого нет. Афазионный синдром нарастает, и это, похоже, только начало веселья. То, что полгода назад казалось главной проблемой, было только первым робким пуком глобальной диареи. Ладно, моя каша готова, поэтому я перехожу к обеду, а вы — к музыкальной паузе. Пластинка то ли номер пять, то ли… А, неважно. Если бы у меня была задача как-то охарактеризовать данный музыкальный стиль, первое, что пришло бы мне в голову, это «дети хоронят коня». Конь тяжёлый, детям грустно, копать много, все устали, и каждый мечтает свалить, но не решается сделать это первым, чтобы не выхватить по шее от остальных. Не знаю, этим ли образом вдохновлялся композитор, но надеюсь, что ни один электроорган не пережил Катастрофы.

 Ингвар отключил микрофон, установил виниловый диск на проигрыватель и включил его. Студию заполнили мрачные тяжёлые аккорды, пёс закатил глаза, разинул пасть и завыл.

 — Ладно, ладно, сейчас уберу звук с динамика. Что ты тоску нагоняешь? И так тошно. Чёрт возьми, а помнишь, как всё хорошо начиналось?