Глава 2. Аспид

Время кобольда

«All that is really worth the doing is what we do for others»

Lewis Carroll, The Letters


– Отец, можно к тебе?

– Ты уже вошла, – отметил я очевидный факт.

– Это не помешает мне проявить вежливость.

– Запоздалую.

– Лучше, чем никакой, согласись.

– Соглашаюсь. Чего тебе надобно, дочь моя, отрада отцовских очей?

– Не стебись.

– И не думал.

Настасья в свои двадцать три чудно хороша, но резавшее моё сердце тупым ножом сходство с матерью ушло. Переросла.

– Мне кажется, ты неправ.

– Я неправ в таком количестве вещей, что нужны подробности.

– Народ требует праздника!

– Вот когда этому народу стукнет сороковник, пусть устраивает себе праздник. А я не хочу. Мне некогда. У меня нет настроения. Я не нахожу ничего забавного в юбилеях. Я занят. Я…

– Это кризис среднего возраста! – уверенным тоном профессионала заявила дочь.

– Посредственного.

– Чего?

– Посредственного возраста. Ни то ни сё. Не молодость, не старость, не расцвет сил. Приходи через десять лет, отметим сразу полтинник.

– Па-а-ап!

– Ну что? Это мой юбилей, что хочу, то и делаю. Точнее, не делаю.

– Это нечестно!

– С фига ли? Тоже мне, повод для радости.

– С ещё какого фига! Поводов для радости и так небогато. А ты хочешь целый юбилей замышить.

– Что сделать?

– Замышить. Утащить в норку, закрыться и чахнуть над ним. И ладно бы тебе это доставляло удовольствие! Так нет же: вместо того, чтобы жрать с народом торт, будешь в одно жало жрать себя. И виски.

– Боже, что же будет, когда ты доучишься?

– Тогда я буду настоящим психотерапевтом и не смогу разговаривать с тобой на эти темы из соображений профессиональной этики. А пока я тебе как дочь говорю – ты не прав! Ты в депрессии. У тебя кризис. Ты слишком много пьёшь, в конце концов!

– Нет у меня никакой депрессии! Я бодр, как кролик на амфетаминах! Деловит и позитивен! Могу вести курсы «Хочешь стать счастливым идиотом – спроси меня как!»

– Ага, поэтому у тебя в мусорке упаковка от антидепрессантов.

– А что ты искала в моей мусорке?

– Я убирала в твоём кабинете! Иначе тебе понадобилась бы лопата, чтобы выйти.

– Хм, да, я всё как-то собирался навести порядок… А таблетки – это не то, что ты думаешь. Просто разболелась старая травма, и Микульчик прописал от хронических болей.

– А виски он тебе тоже прописал?

– Виски я себе прописал сам. От Микульчика. У меня от врачей стресс. Они грубо нарушают моё личное пространство. А ты меня пилишь, как будто ты мне не дочь, а жена. Фу быть такой. В двадцать три года не положено обращать внимания на родителей, надо предаваться здоровому юношескому эгоизму.

– Вот так тебе не повезло с дочерью! Терпи! А если ты будешь мышить юбилей, я натравлю на тебя Клюсю!

– Это нарушит все конвенции по применению ОМП!

– Меня это не остановит! Её – тем более!

– Ладно, ладно, я подумаю…

– Недолго! Подготовка праздника требует времени! Так что я скоро вернусь за твоим, безусловно положительным, ответом!

И гордо проследовала на выход.

Достойно ли отца любоваться ногами дочери, когда она вот так идёт в короткой юбке? Или я должен отвернуться?

Настасья прекрасная. Того, что у меня такая классная дочь, должно хватать для вечного счастья. А я запиваю вискарём антидепрессанты. И кто я после этого?

***

– Нетта, я много пью?

– За последние восемь месяцев потребление алкоголя возросло на триста двадцать четыре процента относительно аналогичного периода прошлого года.

– Эй, так нечестно! В прошлом году я почти не пил…

– Динамика потребления с начала года – плюс тридцать два процента в месяц, усреднённо. Ты пьёшь всё больше и больше, Антон.

Нетта укоризненно покачала головой и сошла со стены в комнату. Проекционные поверхности до сих пор вгоняют меня в дрожь. Я знаю, что это всего лишь комбинация управляемых микротоками окрашенных нанокапсул, заставляющая мой мозг создавать картинку. Но нанокапсулы теперь везде – в краске стен, побелке потолка, материалах мебели и интерьера. Подумать только, когда-то меня напрягали граффити – первые опыты в объектной визуализации. А теперь передо мной стоит совершенно живая Нетта. Не мультяшка, что поселилась когда-то в моём смарте, а красивая черноволосая девушка с большими янтарными глазами. 

– Нетта, девочка моя. Мне очень херово.

– Я знаю, Антон. И самое плохое, что ты говоришь об этом только со мной.

– А с кем ещё? Кого я должен нагрузить своими мудовыми страданиями? Дочь? Сына? А может, мне выйти к воспитанникам и сказать: «Дети, вашему директору пиздец как хреново?» Счастье, что хоть ты у меня есть.

– Спасибо, Антон.

– За что?

– Мне приятно, что я важна для тебя.

– Ещё как важна. Чтобы я без тебя делал вообще?

– Утонул бы в бухгалтерии и отчётах! – засмеялась Нетта.

– Вот именно!

***

– Антон Спиридоныч?

Ну почему никто не стучится?

– Я этот человек. Привет, Клюся. Настасья уже наябедничала?

– Нет, – расстроилась девушка, – я пропустила что-то интересное? Признавайся, возрастной дядька, что ты опять натворил?

– Фиг тебе.

– Ну и ладно, Настюха расскажет. Я к тебе по другому делу. У нас проблема.

– Ещё одна?

– Одна. Но требующая твоего руководящего вмешательства. Тыждиректор.

– А тыжзамдиректора.

– По воспитработе. А тут нужно административное решение. И я за тебя жопу подставлять не стану.

– Фу, Клюся, ты работник детского воспитательно-образовательного учреждения!

– От этого моя жопа не перестаёт быть моей. И жопой не перестаёт быть тоже.

– У нас опять неприятности?

– Ну, такое. Политика. Я тебя по пустякам не дёргаю, ты знаешь.

Знаю. Клюся здорово мне помогает, хотя её манеру общаться с воспитанниками лучше не демонстрировать ювенальной комиссии. Но дети ей в рот смотрят (мальчики ещё и в декольте) и с руки едят. Живая звезда, омайгот! Клюся – популярная исполнительница собственных песен, её вирт-концерты собирают миллионные онлайн-коммьюнити. Мало кто из поклонников знает, что она живёт в экстрапровинциальном Жижецке и работает в детдоме. Все уверены, что она блистает в одной из мировых столиц или ведёт безбедную жизнь на собственной яхте. «Вы без меня пропадёте!» – смеётся в ответ на вопросы. Кстати, она ещё и одна из спонсоров. Когда нам резанули бюджет, Клюся пожертвовала немалую сумму со своих концертных сборов. Анонимно, но Нетту не обманешь. Теперь у нас игра «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Но со всем уважением.

– И что у нас плохого?

– Новая воспитанница. Потенциально.

– Тоже мне проблема. Одной больше… Это вам не «ушибки».

– Фу, Антон Спиридоныч! Вы же директор детского воспитательно-образовательного учреждения! Термин «ушибки» – нетолерантный хейтспич. Как там рекомендовано?

– «Ментально травмированные». Как по мне, ничуть не лучше.

«Ментально травмированные», или просто «ушибки». Медицина не считает их достаточно больными, чтобы сдать Микульчику на опыты. Просто сироты с проблемами психической адаптации. К счастью, у нас их немного. К несчастью, они довольно проблемные. Достаточно, чтобы наша жизнь временами превращалась в хтонический пиздец.

– Эта девица сдаётся добровольно.

– В смысле?

– Подала официальное заявление, что хочет проживать в образцовом детском воспитательно-образовательном учреждении домашнего типа имени Макаренко.

– А что, так можно было?

– На основании федерального постановления номер какой-то, внутреннего распоряжения Государственной Ювенальной Службы, а также в согласии с решением объединения органов попечения учреждений временного содержания, несовершеннолетний гражданин Федерации может заявить о желании проживать в муниципальном воспитательном заведении. Наличие родителей и иных близких родственников учитывается при принятии решения, но их мнение не может служить основанием для отказа. Решение о принятии или отказе в таковом принимается администрацией учреждения на основании анализа ситуации в семье и рекомендаций психолога.

– То есть любой мелкий засранец, поругавшись с родителями, может прибежать к нам под дверь и потребовать взять его на содержание?

– Именно, – Клюся кивнула.

– Забавненько.

– Прецедентов почти не отмечено. Постановление было принято ещё при старой докобольдной ювеналке, когда изъятие из семей стимулировалось. Теперь не рекомендуется, но и не воспрещается. Оставлено на усмотрение администрации. То есть на твоё усмотрение, Антон, – сказала Клюся на случай, если я ещё не догадался.

Иногда мне кажется, что она считает меня милым, но туповатым старикашкой. А иногда мне кажется, что это так и есть. За одним исключением.

Ни хрена я не «милый».

– Не петляй, ты тоже «администрация», – буркнул я. – Если что, будем отдуваться вместе. И что там у этой девицы?

– Благополучная семья. Полная, мать-отец. Есть старший брат. Обеспеченные, приличные люди.

– То есть, это просто каприз… Сколько ей там лет?

– Шестнадцать полных.

– Каприз подростка? Не купили… Что там нынче не покупают подросткам, чтобы они обиделись?

– Антон, я не знаю. Я с ней не беседовала. Пока ты не примешь её на довольствие, это не входит в мои служебные обязанности.

– А я приму?

– А я почём знаю?

– И что, никаких советов?

– Ну…

– Давай уже!

– Я не даю всяким старикашкам!

– Клюся, кончай!

– И не кончаю от их вида.

– Чёрт тебя подери, Клюсь, это заезженная тема! Мы семь лет знакомы, и ты всё время плоско шутишь на тему нашего секса, которого у нас никогда не было и никогда не будет. Что за подозрительная фиксация?

– Просто люблю тебя дразнить. Ты так смешно закатываешь глаза и вздыхаешь! Ладно-ладно, больше не буду. Какое-то время.

– Так в чём проблема с девочкой? Помимо того, что она скребётся в нашу дверь, как подброшенный котёнок?

– Её отец работает в городской администрации. Зам кого-то по чему-то. Входит в ближний круг мэра. И он очень сильно против того, чтобы его дочь свалила из дома в интернат. Потому что о нём плохо подумают, а это вредно для карьеры.

– Или он нормальный отец и любит дочь, а она ему козьи морды рисует.

– Или так, – согласилась Клюся. – Но на тебя будут давить городские.

– Как надавят, так и подавятся!

– Вот этого я и боюсь, Антон, – вздохнула Клюся. – Ты в последнее время злой какой-то. Наломаешь дров, а нам потом снова финансирование порежут. Не лучшее время с мэром ссориться.

Нынешний мэр, в общем, ничего. Ну, для мэра. На этой должности хороших людей не бывает. Нечего им там делать. Но, по сравнению с Мизгирем, который Клюсин отчим и предыдущий городской голова, этот просто пупсик. Не очень умный, не особо честный, умеренно коррумпированный и подверженный манипуляциям региональных элит. Но в целом договороспособен. Мы с ним не ссорились, поводов не было. Он нам даже муниципальное финансирование поднял однажды, на содержание «ушибков». Ненамного, но поднял же.

– Ладно, я всё понял. Никто мне не поможет, отдуваться за всё мне, если накосячу – виноват я, а если вывернусь – «это наша общая победа»…

– А ты как думал? Такова доля директора.

– Где там эта приблуда?

– В гостиной сидит, ждёт. 

– Пойду, посмотрю на неё для начала.

Девочка сидит этакой паинькой. Лапки сложила на коленках, уставилась в пустоту перед собой. На самом деле, она что-то смотрит в личной проекции. Я могу разглядеть только лёгкое мерцание на стенах, большинство не заметят даже этого.

Чёрные волосы, азиатский тип лица, худая, одета удивительно нейтрально для современного подростка.

Наноскин выключен.

***

Наноскин, да. Тренд, поголовно скосивший как взрослых, так и детей. Рисунки на коже появляются, меняются и пропадают по желанию носителя. Технология схожа с проекционными поверхностями – в организм вводятся биологически нейтральные нанокапсулы, распределяющиеся в верхнем слое эпидермиса. Управляются сетью через личный интерфейс. Цветные – подороже, монохром – подешевле. От количества введённого зависит разрешение изображения, это тоже вопрос цены. У подростков вместо канувших соцсетей – «скин-толк». Общаются мематичными картинками прямо на себе. Бороться с этим бессмысленно, как раньше было бессмысленно запрещать смарты. В конце концов, это совершенно безвредно, хотя эстетически, на мой взгляд, сомнительно. Иной раз на такого якудзу в коридоре наткнёшься, что не поймёшь, живой это человек или гобелен со стены сбежал. У всех открытые руки и плечи как минимум. Часто ноги по самое дальше некуда. Животы. Спрос породил предложение – прозрачная одежда из «дышащего» синта не даёт замерзнуть и не мешает самовыражаться.

Без наноскинов теперь ходят только такие упёртые старпёры, как я, хотя в присутственных местах их считается приличным отключать. Так же как в моей молодости звук телефона. Женщины используют наноскин вместо макияжа, а на пляже – и вместо купальников.

– Здравствуй, – сказал я, выводя девочку из транса.

– Здравствуйте, – она встала и слегка поклонилась на японский манер. – Вы же Антон Спиридонович? Эшерский? А я Алёна.

Имя, наименее подходящее к её внешности.

– Друзья зовут меня Джиу.

– У тебя много друзей?

– Вообще нет. Но, если бы были, то звали бы так.

– Пока мы не подружились, буду звать тебя Алёной. А как по отчеству?

– Алёна Петровна Митрохина. Такая скука! Бе.

– Соответствует айди, – сказала появившаяся рядом с ней Нетта.

Девочка не может видеть и слышать моего вирпа, это персонализированная трансляция, но готов поклясться, что её глаза дёрнулись в сторону. Как будто она хотела на неё просмотреть, но сдержалась.

– Поговорим, Алёна?

– Я готова, – она выпрямила спину и напряглась.

– Ты подала заявление о переходе на постоянное проживание с попечением в наш интернат. Ты понимаешь, что это шаг, отменить который будет если не невозможно, то очень-очень сложно? Если ты передумаешь, твоим родителям практически придётся удочерять тебя заново.

– Понимаю.

Держится напряженно, но уверенно.

– Если у тебя проблемы с родителями, то более разумным вариантом будет обратиться к психологу. Скорее всего, они разрешимы.

– Я в курсе.

– Если это серьёзные проблемы, вроде, извини за неделикатность, семейного насилия, то следует обращаться в ювенальную службу.

– У меня нет проблем с семьей.

– В таком случае, как ты понимаешь, возникает очевидный вопрос…

– Зачем я прошусь в детдом?

– Именно.

Лицо застывшее, решительное, губы упрямо поджаты. Отговорить её просто так не получится. Я за эти семь лет на подростков насмотрелся. Если их зарубает – давить в ответ бесполезно. Решение, каким бы нелепым и нелогичным оно ни казалось взрослому, принято на основе длительных размышлений и кажется неоспоримым. Ситуация требует времени и терпения, но мне-то надо быстро.

– Я хочу быть частью чего-то.

– Семья в этом качестве тебя не устраивает?

– Нет. Я там никто. Мебель. Меня нет. Всем плевать.

– И детдом кажется тебе более комфортной средой, где тебя оценят и примут? – я подпустил в голос взрослого скепсиса. 

– Да.

– Почему же?

– У вас классное комьюнити. Все сами по себе, а вы вместе. Я хочу быть вашей.

Забавненько. Экая у нас, оказывается, репутация.

Сейчас «Время Кобольда», и в тренде «личная уникальность», «здоровый индивидуализм», «право на самоопределение», «независимость от общества». Но некоторые, оказывается, не прочь быть частью коллектива.

– У нас открытый режим, – напомнил я, – ты можешь просто приходить, общаться, играть, дружить с ребятами.

К нам регулярно приходят городские подростки. В основном на Клюсины «квартирники» для своих, но иногда и просто так, пообщаться. И всё равно – отношения с местным социумом у нас непростые. Мы – отдельно. Мы – другие. Мы – странные.

Так уж повелось.

– Это совсем не то же самое.

– Алёна, это всё равно будет не то же самое. Ты видишь одну сторону их жизни – «один за всех и все за одного», «классное комьюнити» и так далее. Но это не просто так, поверь. Они держатся друг за друга, потому что больше не за что. Никто не попадает к нам от хорошей жизни.

– Значит, я буду первой. Возьмёте меня? – спросила Алёна.

– Я не готов ответить. Мне надо сначала поговорить с твоими родителями. Ты пока можешь воспользоваться «правом убежища».

«Право убежища» придумала Клюся. Любой подросток может прийти и, ничего не объясняя, жить у нас три дня в гостевой комнате. Мы ставим в известность полицию и родителей, но «без выдачи». Юридически момент скользкий, но Лайса, которая сейчас рулит городской полицией, продавила это в региональном собрании. Идея оказалась удачной – за три дня страсти обычно унимаются и к сторонам конфликта возвращается вменяемость. А если нет – то это уже дело ювеналки. Правда, несколько визитов разъярённых отцов и истерических матерей, требующих «немедленно вернуть этого засранца», мы тоже пережили. Нервная у меня работа.

– Спасибо вам, Антон Спиридонович, – девочка встала и поклонилась.

– Пока не за что.

– Ну и как она тебе? – спросила Клюся, сидевшая на столе в моём кабинете.

Закинув ногу на ногу, в короткой юбке. По голеням и бёдрам бежит абстрактная вязь татуировок – на наноскин не поскупилась. Клюся, пожалуй, богата, музыка приносит ей немало денег. А вот моя зарплата работника муниципального образовательного учреждения – тухлые гроши.

Изящным движением поменяла ноги, переложив их одну на другую. Ах-ах, какие мы эротичные! Никогда ей это не надоедает. Хотя даже самые наивные и романтичные воспитанницы уже не верят, что у нас отношения. Впрочем, пусть развлекается. Наверное, это ей зачем-то надо.

– Она мне странно. Вроде бы всё убедительно, но…

– Что-то в ней неправильное?

– Именно. Не могу ткнуть пальцем, просто ощущение.

– Кстати, ты заметил, что она вылитая Джиу?

– Она так и представилась. А кто это?

– Антон, ты что, Дораму не смотришь?

– Нет.

– Ты вообще здоров?

Я не то чтобы здоров. Доктор Микульчик считает, что у меня серьёзные проблемы с башкой: психосоматический болевой синдром, расстройства восприятия реальности, галлюцинаторный синдром, хреново с управлением гневом и беда с алкоголем. Но Дораму я не смотрю просто потому, что она позитивная, а я унылое говно. Мы с ней диссонируем.

– В общем, Джиу – одна из персонажей, девочка-подросток.

– Алёна её косплеит?

– И очень детально. Знаешь, чрезмерный косплей часто означает личностные проблемы. Отказ от себя.

– Она подросток, – сообщил я очевидное. – Это само по себе личностная проблема.

Наноскин на левом бедре Клюси изобразил нечто неодобрительное, но я не понимаю скин-мемов. В них многое завязано на цвет, а мой мир – оттенки серого. Иногда, внезапно – резкая, как укол в глаз, цветная деталь. Рисунок. Аксессуар. Фрагмент. Янтарные глаза Нетты. Яркая бусина Настиной серьги. Но в целом мой мир чёрно-бел. Микульчик светил в зрачки своими приборами и сказал, что оптика исправна, глючит прошивка. Мой мозг хочет видеть так, и плевать ему на то, что хочу я, потому что мы с ним не одно и то же.  Это можно смело назвать «безумием», но Микульчик деликатен, поэтому «расстройство восприятия».

– Так что мы будем делать с этой крайне подозрительной девицей? – вывела меня из размышлений Клюся.

– Поговорю с родителями. Если окажется, что в семье всё плохо, пусть побудет у нас. Хотя бы временно.

– Ты прав, Антон, – посерьёзнела Клюся. – Лучше перестраховаться.

Для Клюси это личное, сама скрывалась от семейных проблем в «Макаре». Ещё при прежнем директоре. Та история её сильно травмировала, но она категорически отказывается от психолога.

«Видишь ли, Антон, мои травмы – это и есть я, – сказала она мне как-то, – мои песни, мои стихи, моя музыка – это моя боль. Убрать боль – это убрать меня. Будет какая-то другая Клюся. Может быть, более счастливая. Найдёт себе нормального мужика, выйдет замуж, бросит курить, нарожает клюсят, растолстеет, отупеет, разведёт на подоконнике герань… Но это буду не я, Антон. Меня уже не станет. Поэтому я буду иногда заливать тебе рубашку пьяными слезами и лезть целоваться, зная, что ты не воспользуешься моей слабостью. Извини…»

«У меня полно рубашек, – ответил я тогда. – Всегда к твоим услугам».  

***

Беспилотное такси остановилось возле изящного частного домика. Похоже, что семья у Алёны действительно не бедная – и место хорошее, и участок большой, и сам дом не типовой застройки.

 – Вы Антон Эшерский, директор детдома? – встретила меня на крыльце симпатичная женщина лет сорока.

О возрасте я сделал вывод скорее по наличию детей, чем по внешности. Наноскин безупречен в маскировке возраста.

– Я предпочитаю термин «домашний интернат».

– Да, да, конечно! Я Мария, мама Алёны. Проходите, пожалуйста! Мы вас ждали!

Интерьер дорогой, стильный, но без пафоса. У кого-то не только деньги, но и вкус.

– Сергей Сергеич! – строго представился представительный мужчина в костюме. – Отец. А это наш старший – Василий.

Василию на вид лет двадцать. Выглядит приличным молодым человеком, не похожим на того, кто стал бы обижать младшую сестрёнку. И вообще, семья смотрится на удивление положительно.

Но это, разумеется, ничего не значит.

– Как там Алёна? Мы волнуемся! – спросила мать.

– Нас очень удивил её поступок, – заявил отец, – у нас не было конфликтов.

– Она даже мне ничего не сказала! – добавил брат.

– Алёна в полном порядке, не беспокойтесь. Она побудет нашей гостьей, пока я не разберусь в ситуации. На данный момент никаких необратимых поступков не совершено.

– Какое счастье! – всплеснула руками мать. – Я так боялась, что она решила сбежать насовсем!

– Она имеет право попросить переход под попечение интерната. Как вы выразились – «сбежать насовсем». Но решение за мной. Я могу принять её или нет. Для этого я здесь, чтобы посмотреть на проблему с разных сторон и выслушать ваше мнение.

– Рады, что нашей дочерью занимается такой серьёзный, ответственный человек, как вы, Антон Спиридонович, – грубо польстил мне отец.

«Серьёзный, ответственный человек» – последнее, что я сказал бы про себя сам.

– Простите за неделикатность, вызванную этой неловкой ситуацией, но я бы хотел поговорить с вами по отдельности. Это можно устроить? Подчеркиваю, что не имею никакого права что-то от вас требовать или на чём-то настаивать. Но для принятия взвешенного решения мне нужно как можно больше информации. И как правило, люди более откровенны, когда разговаривают один на один. Вы, разумеется, можете отказаться.

– Ну что вы! – сказал отец, переглянувшись с домашними. – Нам нечего скрывать. Мы максимально заинтересованы в скорейшем разрешении этого досадного недоразумения! Мы готовы к общению в любом подходящем вам формате!

Ага, отец тут рулит. И педалит.

– Тогда давайте, если вы не против, с вас и начнём.

– Прекрасно. Мария, Вася, оставьте нас, пожалуйста.

Мать и брат вышли из комнаты, не проявляя недовольства. Признают авторитет главы прайда.

– Вам что-нибудь предложить? Воды, чаю, выпить?

– Нет, спасибо. Надеюсь не задержать вас надолго.

– Очень рассчитываю на ваше здравомыслие, Антон. Вы в нашем городе недолго, но у вас сложилась хорошая репутация. Уверен, что вы её оправдаете.

Ах, какая интонация! Просто-таки толстенный намёк на то, что с ним лучше не ссориться. Вот только давить на меня – пустой номер. Я несжимаем, как жидкость.

– Приложу все усилия, – соврал я, – а сейчас первый вопрос. Алёна – ваша родная дочь?

– С чего бы ей быть не моей?

Удивился искренне или хорошо сыграл?

– Просто формальный вопрос, простите. Значит, она не приёмная и не удочерена?

– Отчего такие вопросы? Вы разве не изучали её личное дело?

– Не имею права, пока не принял на попечение. Мне требуется ваше разрешение.

– Кобольд, прошу зафиксировать разрешение на ознакомление с документами моей дочери, Алёны Сергеевны Митрохиной для Антона Эшерского.

Над столом возник стандартный кобольдовский вирп государственной юридической службы.

– Зафиксировано разрешение, линк доступа отправлен.

– Дзынь, – тихо сказала мне на ухо невидимая Нетта. Она никогда не визуализируется вне дома. – Я погляжу пока.

– Алёна – её полное имя?

– Э… Да, конечно, – отчего-то с заминкой ответил отец. – А почему вы спрашиваете?

– Если вы каждый раз будете спрашивать, почему я спрашиваю, эта утомительная беседа слишком затянется, не находите?

– Да, простите, –  согласился с заметной неохотой. Не привык к возражениям? Домашний диктатор?

– Итак, Алёна? Не Елена, не Элина? И дома так же звали?

– Да, только Алёна. Никаких прозвищ и сюсюканий, – твердо, с нажимом.

Почему у меня ощущение спектакля? Что не так?

– По вашему мнению, в чём причина такого оригинального решения вашей дочери?

– Не могу даже предположить, – взгляд уверенный, тон ровный. Выбрал линию и будет её держаться. – Она получала всё, что может получить нормальный подросток.

– А наноскин?

– Я же сказал – нормальный! Запускать в себя эту мерзость, чтобы повыпендриваться перед такими же малолетними идиотами?

– А она выражала желание?

– Нет. Никогда. Она умная девочка.

– Возможно, предвидела вашу реакцию?

– Да, я неоднократно доводил до её сведения, что не одобряю этой ерунды.

– Сергей Сергеевич Митрохин получил инъекцию наноскина три года назад, затем дважды обновлял на новые модификации. Все инъекции сделаны премиум-серией, – субвокализировала этакой блохой в ухе Нетта. Шалунья.

Забавненько. Значит, для себя и жены принципиальный папахен делает исключение. То-то он так моложав своим правильным нордическим лицом.

– Ясно, – не стал комментировать я. – Простите за следующий вопрос, но чаще всего причиной конфликта с взрослеющей дочерью является именно отец. Ваши отношения никогда не переходили ту грань, за которой ребёнок мог бы неверно понять вашу заботу?

Оцените, как изящно я сформулировал вопрос: «Не хватал ли ты её за жопу, папаша?» Горжусь своими риторическими способностями. Талант не пропьёшь.

– Нет! – намёк он понял и теперь еле сдерживался, чтобы не сорваться.

Не хотелось бы начинать семейные беседы с мордобоя, так что отпущу его пока.

– Спасибо, вы очень мне помогли. Если не сложно, пригласите вашу супругу.

Ушёл не попрощавшись. То ли я попал в точку, то ли слишком возмутил предположением, то ли двойное попадание. Хватать не хватал, но согрешил мыслями. Уж больно резко среагировал.

Впрочем, может, это ничего и не значит. Меня не оставляет ощущение какой-то неестественности происходящего.

Огляделся – классический «доцифровой» интерьер состоятельного среднего класса. Есть даже книжный шкаф с подобранными дизайнером корешками солидных томов. Занавески, несмотря на проекционные стёкла с управляемой прозрачностью. Ого, бумажные фотографии на камине! Камин, впрочем, не настоящий. То есть, материальный, но электрический.

На фото типовые сцены набора «Мы счастливая семья» – красивая жена, представительный муж, дети в разных возрастах, но неизменно в прекрасном настроении. Шашлыки во дворе. Велопрогулка. Отдых на море – у мамаши, несмотря на двое родов, отличная фигура. Или хороший фотобьютификатор. Семейные посиделки, какая-то настольная игра. Надо же, реальная, не проекция! Такое ещё бывает?

Чёрт, какие-то они слишком хорошие. Впрочем, это всего лишь фото.

Мамаша успела переодеться из домашнего в более официальное… ладно, назовём это «платьем». Длины подола не хватит, чтобы жопу вытереть. Ноги у неё, кстати, действительно отменные, роскошные просто ноги. Не соврала фотография. Идеальный загар и матовую шелковистую гладкость спишу на то, что на наноскин для жены отец семейства не пожадничал. Но такая форма – это либо врождённое, либо дико дорогая пластика.

Экий я циник, нет бы просто любоваться.

– Антон Спиридонович, я…

– Просто Антон, если вам не сложно. У меня слишком длинное отчество.

– Да, конечно, Антон.

– Скажите, Мария, Алёна – родной ребенок?

– Да, – твёрдо ответила мамаша, – родной.

– И, простите за вопрос, её отец именно тот, кто таковым считается? Это останется между нами, клянусь!

– Да как вы могли даже предположить! Я люблю мужа и всегда была ему верна! Сергей предупредил, что вы задаете странные вопросы, но это переходит всякие границы! Как вам не стыдно?

Мне немного неловко, есть такое. Но не стыдно. Потому что Сергей Митрохин – нордический блондин прибалтийского типа. Мария Митрохина – симпатичная шатенка северорусского экстерьера. Их сын – как бишь его? – да, Василий. Отличный баланс отцовских и материнских генов. Фигурой в отца, черты лица смягчены материнским влиянием. Очень светлый шатен. И они на голубом отцовском глазу игнорируют тот факт, что их родная дочь демонстрирует полную, без примесей, принадлежность к азиатской расе. Скорее кореянка, чем китаянка, но вряд ли японка. Голубые глаза отца и серые глаза матери не могут дать дочери чёрные раскосые гляделки. Даже если среди их предков и затесался какой-нибудь беглый хунвейбин.

У меня бы на месте папаши точно рога зачесались.

– Не расстраивайтесь так, Мария, – сказал я примирительно, – поверьте, мне эта беседа тоже не доставляет ни малейшего удовольствия. Скажите лучше, какие отношения у вас с дочерью?

– Прекрасные! Мы лучшие подруги! Она мне всё рассказывает, всем делится, ничего не скрывает!

В шестнадцать-то лет? Верю, верю, как же…

– Однако её решение уйти из дома стало для вас сюрпризом.

– Я просто не могу понять, как это случилось! Это так внезапно и необъяснимо!

– У неё не было конфликта с отцом или братом?

– Да что вы! Они оба её обожают! Сергей иногда бывает слишком принципиален, но он её любит, поверьте! Вася вообще от неё без ума – сестрёнка то, сестрёнка сё…

– А не могли их отношения с братом стать, ну… слишком близкими?

Мария поняла меня не сразу, секунду смотрела с недоумением, потом её серые глаза потемнели от возмущения.

– Вы ужасный человек, Антон! – сказала она с гневным осуждением.

– Я часто вижу ужасные вещи, Мария. В детдом не попадают счастливые дети из благополучных семей. Поверьте, в мире много зла, причём именно там, где меньше всего ожидаешь.

– Простите… – поняла, остыла. Выглядит адекватнее своего супруга. – Нет, я совершенно уверена, что ничего такого не было. У них просто хорошие отношения брата с сестрой. Он так мечтал о сестре!

– Сколько ему?

– Девятнадцать.

– В два года мечтал?

– Что?

– Ей шестнадцать, минус девять месяцев…

– Э… Ну, да…

Забавненько.

– Скажите, Мария, она когда-нибудь говорила о своём желании уйти?

– Нет, никогда! Мы были… Мы счастливая благополучная семья!

– Она не вела себя странно перед уходом? Какое-то необычное поведение?

– Нет, всё как всегда.

– А «как всегда» – это как? Чем она занималась? Чем увлекалась? С кем дружила?

– Ну… Знаете… Как все подростки… То тем, то этим…

– Вы говорили, что вы «лучшие подруги» и она вам всё рассказывает. Когда вы в последний раз беседовали с дочерью?

– Ну… вот так сразу не вспомню… Я, знаете ли, не веду календарь бесед с детьми!

– А о чём вы разговаривали?

– О… А почему вы спрашиваете? – рассердилась мама. – Мне кажется, вы нас в чём-то подозреваете! Вы негативно настроены! Вы нам не верите!

– Спасибо, на этом всё. Позволите поговорить с вашим сыном?

– Он совершеннолетний, – буркнула она, вставая. – Но я надеюсь, вы не станете оскорблять его своими отвратительными гипотезами.

– Покажешь комнату сестры? – спросил я Василия.

– Конечно. На втором этаже.

– Вы общались? – спросил я, пока мы поднимались по лестнице. Взгляды родителей жгли мне спину лазерами.

– Да, а как же иначе?

– Братьям часто скучно с сёстрами.

– Джиу совсем не такая, как другие девчонки! Она классная! Она всё понимает!

– Здорово. Это тебе повезло.

– Я поверить не могу, что она вот так, ничего не сказав… Может, её кто-то заставил?

– Алёна не показалась мне напуганной или принужденной. Она выглядит очень уверенной в себе девочкой.

– Да, – вздохнул брат, – она такая. Крутая и ничего не боится. И умная. И красивая… Вот её комната.

Он толкнул дверь, и мы вошли в светлую мансарду со скошенным потолком и световым люком в нём.

Стол. Кровать на втором уровне, внизу кресло-мешок. Несколько мягких игрушек, изображающих неизвестных мне мультперсонажей. Шкаф с одеждой. Пустые стены. Пустое всё. Пустое для меня – для хозяйки комнаты проекционные поверхности рисуют и постеры на стенах, и украшения, и даже, возможно, пейзаж за окном. У детей больше нет ни книг, ни гаджетов, ни интерьеров. Для них наступило время кобольда.

 – Всё выключено, – сказал Василий. – У меня есть доступ, но теперь ничего не осталось. Кажется, она удалила личный паттерн. Наверное, и правда не собирается возвращаться.

Парень искренне расстроился.

– Расскажи про неё, – попросил я.

– Что?

– Что-нибудь. Всё равно что.

– Ну… Она необыкновенная, понимаете? Вот я – обычный. А она – чудо! О чём угодно с ней можно говорить. О музыке, о фильмах, об играх, об отношениях… Другие девушки не такие.

– А у тебя много знакомых девушек?

– Ну… так… не очень, – признался он.

Готов спорить, что ни одной. То-то он так влюблен в сестру. Но не в плохом смысле, нет. Парень вроде правильный.

– А у неё много друзей? Кроме тебя.

– Честно сказать, не знаю точно. Но думаю, что нет.

– И мальчика нет?

– Мне кажется, нет. Она бы рассказала. Говорит, они все придурки.

Знакомая картина. Моя Настя в шестнадцать считала так же. Впрочем, похоже, и сейчас считает. Вряд ли мне грозит в ближайшее время стать дедушкой.

– А чем она увлекалась?

– Ну, мы с ней болтали, ходили на речку, катались на электровелах, вместе смотрели Дораму…

– Какую линейку?

– «Время К». Она даже просила звать её Джиу, как ту девчонку, ну, знаете…

У меня полон дом подростков. Многие смотрят как раз линию «Время К», она самая молодёжная. Страсти-мордасти, любовь-морковь, урамаваши с вертушки по щщам. Очень драматично. Совместные интерактив-просмотры в гостиной, с бурными обсуждениями. Большая Дорама сейчас – главный культурный феномен. И почти единственный.

– Она её косплеит?

– Нет, Алёна не косплейщица. Да и наноскина у неё нет.

– Просто похожа?

– Ну… Разве что чуть-чуть…

– Ладно, пойду я. Что-то от тебя передать?

– Передайте, что я скучаю. Но пусть она поступает, как считает правильным.

– Передам, – кивнул я и открыл дверь в коридор.

– Чёрт! – столкнувшаяся со мной Мария с досадой смотрела, как по моей рубашке расплывается багровое пятно. – Простите. Это вино легко отстирывается, хотите, я кину в машинку?

Она что, подслушивала под дверью с бокалом в руках?

– Не стоит, я доеду на такси и переоденусь дома.

– Ну, как хотите. Вы закончили свои допросы? 

– Это не допросы, но я закончил.

– И что решили?

– Вы узнаете первой, обещаю.

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: