Глава 3. Зонтичный бренд

— К сожалению, я мало знаю о Чёрных, — разочаровал меня Теконис. — Точнее, я знаю о них много, но эта информация содержит взаимоисключающие сведения. Различные источники приписывают Чёрным разное происхождение, природу и предназначение. Часть из них утверждает, что это искусственные существа, для какой-то цели выведенные Ушедшими. Другие считают, что они являются материальным проявлением некоторых фундаментальных физических процессов Фрактала, никем не созданы и не живые. Есть также мнение, что их создали не Ушедшие, а, наоборот, Хранители, для охраны неких артефактов высшего порядка. Но также не исключают, что Хранители просто подобрали лишившиеся старых хозяев сущности и приспособили их для своих целей — они вообще славятся тем, что подбирают всё, что плохо лежит, и пускают в дело. Очень хозяйственные. Пожалуй, немногое полезное, что я могу сообщить вам, это то, что Чёрные имеют свой способ перемещения между ветвями фрактала и от них очень сложно отделаться.

— Утешили, блин, — сказал я раздосадовано. — Но почему они прицепились к Нагме?

— Не исключено, что её маркировали как цель корректоры. Они контактируют с Хранителями и могут быть связаны с Чёрными.

— Я думал, что Хранители Мультиверсума — это какая-то древняя легенда…

— Даже наша скромная деятельность наглядно демонстрирует, — желчно ответил Теконис, — что ваши линейные представления о времени крайне примитивны. Древнее в одной проекции может быть настоящим или будущим в других. Я читал о Хранителях в рассыпающихся от старости манускриптах на мёртвых языках, но это не значит, что я не встречусь с кем-то из них однажды.

— И этот древний ужас натравили на Нагму? У меня не много знакомых корректоров… Они что, все такие омерзительные мудаки?

— Корректоры — глубоко травмированные дети, из которых не очень умные и не особо честные люди выращивают себе инструменты. С самыми лучшими — как они думают — намерениями. Потому что цель, по их мнению, такова, что оправдывает любые средства. Они считают, что спасают Мультиверсум, но это, мягко говоря, не так однозначно, как им кажется.

— Нагма действительно опасна?

— И да, и нет. Она обладает большим потенциалом изменения фрактальных постоянных. В зависимости от них орбита значений множества Мандельброта для каждого фрактала может быть фиксированной, циклической или хаотической, но это не может быть оценено в дихотомиях «хорошо-плохо», чего категорически не хотят понимать те, кто стоит за корректорами. Мультиверсум — это множество точек в пространстве, имеющих либо дробную метрическую размерность, либо метрическую размерность, отличную от топологической, и при этом обладающее свойством инвариантности. Ваша дочь меняет орбиты значений в широких пределах, в некоторых случаях это может привести их к хаотическим или циклическим, замыкая срезы в локальные свёртки с экспоненциальным ростом энтропии — то, что корректоры называют «коллапсом». Не обязательно, но возможно. Для корректоров этого достаточно, чтобы объявить таких, как она, «фрактальными бомбами» и сделать объектом охоты. Для них всё однозначно: «Этот человек может уничтожить срез, значит, мы должны уничтожить его». Презумпция невиновности не работает.

— Вижу, у вас есть причины их не любить.

— Целых две, — жёстко ответил Теконис, снимая очки и демонстрируя провалы пустых глазниц.

***

— Да, Олли сказала тебе правду, — подтвердил Фред. — Впрочем, они вообще не врут. Наплодить с ней мулатов у вас не получится, так что предохраняться не обязательно. Развлекайся спокойно.

— Общего потомства не могут иметь только представители разных биологических видов. Получается, она не человек?

— Или мы не люди, — смеётся Фред, салютуя мне бокалом. — Смотря что считать за образец человечности. Лично я, сравнивая, хорошенько задумался бы над этим вопросом.

— И как так вышло?

— Проклятый перфекционизм, чёрт меня дери. Мы были чертовски амбициозны и пытались построить идеальное общество. На это ушло полтысячелетия локального времени и уже не понять сколько субъективного. В какой-то момент мы сами запутались, потому что множество раз откатывались, начиная сначала, а значит, отменяли и часть своей линии. Это, знаешь, ли, сбивает с толку. В общем, оказалось, что построить идеальный социум не так уж сложно. Просто мы раз за разом повторяли одну и ту же ошибку. Как только поняли, какую, всё получилось.

— И что это была за ошибка?

— Мы пытались построить его из людей.

***

— Возвращайся снова, драгоценный друг, — сказала Олли, которая, оказывается, не человек, а представитель того, что Фред называет «Этнос».

— Обязательно вернусь, драгоценная Олландрия, — отвечаю я. — И я помню — никаких влюблённостей!

— Да, я чувствую, что ты понял, — улыбается белоснежными зубами она, — но я, в отличие от вас, не драгоценна.

— Почему? — я собираю вещи, отпуск закончился, вскоре придётся снова натянуть на себя шкурку графа Морикарского.

— Это сложно объяснить, — Олли терпеливо стоит у окна, пока Нагма её рисует. — Вы, каждый из вас, абсолютно отдельное и цельное существо. В любом — целый мир. Этот мир может быть хмур, холоден, токсичен, несовершенен и почти всегда полон страданий. Но он абсолютно уникален и потому драгоценен. Когда ты умрёшь, драгоценный Док, с тобой исчезнет целая Вселенная. Это трагедия, несмотря на то, что в ней мало любви, много боли и разочарования.

Карандаш Нагмы перестал скрипеть по бумаге, она нахмурилась и подняла голову.

— Разве в тебе такой Вселенной нет? — спросила дочь.

— Нет, — кивнула Олли. — Ни в ком из нас нет. Мы не такие как вы, мы — Этнос.

— Но что это значит? Я не понимаю!

— Вы, драгоценные друзья, создаёте фрактал. Мы живём в готовом. У вас есть судьба, предназначение, миссия. У нас — гармония, равновесие, единство.

— Прикольно, — сказала, подумав, Нагма. — Не скажу, что прям поняла, но звучит интересно. Тебе нравится быть такой?

— Я не была другой, мне не с чем сравнивать. Но я счастлива, если ты об этом.

— Круто, — кивнула дочь, — глянь, что вышло.

Олландрия взяла у неё из рук рисунок, внимательно и долго на него смотрела, а потом сказала задумчиво:

— Вы оба драгоценны, друзья мои. Но ты — настоящий бриллиант.

— Такая красивая? — скокетничала Нагма.

— Можешь резать стекло. Береги её, Док.

— Уж будь уверена, Олли.

***

Больше никаких карет в лесу — с Дороги наши машины выходят в каком-то пустынном мире возле небольшой железнодорожной станции. На ней идёт организованная суета товарной логистики, катаются грузовики и колёсные погрузчики, работают краны, тарахтят генераторы, бегают туда-сюда люди. Это закулисье нашего проекта, а нам пора на сцену. У платформы пыхтит маленький паровозик, к нему прицеплены три пассажирских вагона, где мы размещаемся с трудом и довольно плотно. Но ехать недалеко — тут же на станции длинный пакгауз с рельсами. Состав заползает туда, останавливается, ворота закрываются. Пара минут, мы даже не успеваем надышаться угольным дымом, лёгкий сквознячок через солнечное сплетение, — и открываются другие ворота. Паровозик свистит, дёргает сцепку и вытягивает вагоны на задний двор замка графов Морикарских. Моего замка.

Портной снимает с нас мерки. Мы-то не изменились, а вот мода, увы, за пять лет ушла вперёд достаточно, чтобы я в своём камзоле выглядел при дворе дремучим провинциалом. Граф Морикарский, триумфально вернувшийся из колоний, себе такого позволить не может.

— Точно триумфально? — уточняю я у Фреда.

— Не извольте сомневаться, граф! — смеётся он. — Сводки у тебя на столе, не сочти за труд изучить, но вкратце: Британская Ост-Индская компания образца восемнадцатого века по сравнению с «Михайловской южной факторией» — убогая лавочка старьёвщика.

— Опять «Михайловской»?

— А ты как думал? Это же зонтичный бренд. В него большие средства вложены. Терпи. Тебя ещё ждёт в столице торжественная встреча как героя Империи.

— О чёрт…

— А кому легко? Ты завалил страну колониальными товарами, в каждом городке теперь «Михайловская лавка», где можно купить чай, какао, тростниковый сахар, специи, рис, экзотические фрукты — в сушёном, правда, виде. Но это мелочи. Поставки каучука и древесины, шеллака и кошенили важнее, но и они вторичны. Угадай, что самое важное?

— Золото? — предположил я, припомнив историю нашего мира.

— Золото тоже, — согласился Фред. — А также серебро, медь, олово, никель и некоторые другие металлы. Но золото требует крайне аккуратного обращения, иначе будет как с Испанией, которая притащила из Южной Америки столько драгметаллов, что наглухо уронила себе экономику инфляцией. И всё же, не оно главное.

— Сдаюсь, — легко признал я. Всё равно же не угадаю.

— Хлеб.

— Там есть зерновые?

— Теперь есть! На юге прекрасный климат, богатые почвы и много свободных рабочих рук. Не хватало только расчистки посевных площадей, сортового зерна и внедрения технологий интенсивного земледелия. Ну и, конечно, рынка для продукции. Сейчас там снимают по три урожая в год только пшеницы, уже осваивают местные зерновые культуры, такие, как кукуруза, а главное, там есть картофель! Это гораздо дороже золота, которое, как ни крути, есть ценность условная. Впервые за всю историю Меровии в стране никто не голодает.

— О, так я всеобщий кормилец? Надеюсь, Перидор не ревнует к моей популярности?

— Популярности? — расхохотался Фред. — Ты серьёзно? Ты, небось думаешь, что тебя все любят и на руках готовы носить?

— Ну, не буквально так, но…

— Дорогой граф! Народ вас так обожает, что советую вам заказать камзол попросторнее.

— Почему?

— Потому что тебе придётся носить под ним бронежилет, чудила!

***

Я читаю отчёты и мрачнею с каждой бумажкой. Надо сказать спасибо Антонио — вся статистика очень наглядна, а аналитика безупречна. Цифры понятные, графики впечатляющие, выводы очевидные. Да, бронежилет мне, пожалуй, не помешает — развитие нарезного оружия с унитарным патроном вполне позволяет выразить народную любовь ко мне с полумили как минимум.

Меровия больше не голодает. Железную дорогу через горы сделали двупутной, грузовые составы идут по ней один за другим, угольный смог паровозных труб в красивом некогда ущелье не успевает развеиваться. Теперь его зовут «чёртовой кишкой» или «михайловской задницей». Хлеб идёт в страну сотнями тонн. Казалось бы, живи да радуйся, но…

Меровийский крестьянин, который пять лет назад составлял девяносто процентов населения Империи, не смог конкурировать с графом Морикарским. У графа безграничные земли с тёплым климатом и почти дармовая рабсила из местных — мы не практикуем рабовладение, но рынок труда на юге естественным образом дёшев в силу обильного населения с низкими пока потребностями. Бронзовокожему аборигену не надо строить капитальный дом и отапливать его зимой, ему не нужна тёплая одежда, большую часть его пищевых потребностей покрывают дикоросы и охота. Мы мотивируем их к труду безделушками и промтоварами, которые производим на своих мануфактурах, а значит, они нам почти ничего не стоят. И, разумеется, климат, позволяющий получать несколько урожаев в год. Хлеб, который ввозит граф Морикарский, лучше качеством и несравнимо дешевле, чем тот, что может вырастить крестьянин в Империи. А ведь есть ещё рис, кукуруза, паслёновые. И мясо. Изобилие зелёной биомассы и огромные площади позволяют развивать мясное животноводство. Мясо, которое ранее было доступно раз в год при забое скота, скоро станет для меровийца обыденной пищей. Ещё не сейчас, стада не разведёшь так быстро, как можно распахать поля, но уже скоро.

Граф Морикарский накормил страну — и подчистую разорил её население.

За последние два года Меровия получила три крестьянских бунта, один из которых по масштабу стал чуть ли не Пугачёвским. Его пришлось подавлять военной силой, что не добавило популярности полкам «михайловских егерей». Да, подавлением восстания занималось графское войско, а не армия Императора. Почему? Потому что в нём все офицеры, почти весь сержантский состав и немалая часть рядовых — иммигранты из других миров. Отправлять своих рекрутов против крестьян Перидор не захотел, и я его понимаю. Тем более, что его армия сейчас стоит на границе с Багратией, где вот-вот грянет большая война, и смута в тылу отчасти спровоцирована внешними агентами влияния.

Спровоцирована, но не беспричинна. Тотальное разорение крестьян не вызвало голода, но только за счёт массовых раздач хлеба. Раздавали его, кстати, с имперских складов, от имени Его Величества. То, что эти склады наполнял граф Морикарский, было известно тем, кто читал газеты, но не крестьянам, которые славили Императора и проклинали меня.

Не то чтобы я был настолько наивен, чтобы надеяться на народную благодарность. Честно говоря, до сегодняшнего дня я вообще не задумывался над этим. Казалось бы — чёрта мне во всех этих людях? Но читать о том, что «Смерть графу-разорителю» стало одним из лозунгов крупнейшей в истории Меровии смуты, было неприятно. Анализ Антонио однозначно утверждал, что фокусировка негатива на мне намеренная, причём с двух сторон — Его Величество разумно отмазывался от негативных последствий прогресса, записывая на свой счёт позитив, а агенты Багратии и Киндура надеялись вынудить его пойти навстречу народу и наложить опалу, а ещё лучше казнить непопулярного графа. Быть символом перемен не так приятно, как многим кажется.

К моменту нашего возвращения страсти слегка поутихли. Виртуальный граф Морикарский благополучно пересидел показной Императорский гнев в колониях, то есть будучи как бы формально удалён от двора в знак немилости. Бунты были подавлены жестоко, но быстро, раскачать их в серьёзное крестьянское движение соседи не успели. Небольшая часть бунтовщиков ушла в разбойники, где и сгинула, остальным было даровано императорское прощение и предоставлена возможность работы на государственных стройках и казённых предприятиях. Вызревший в теплице Морикарского графства прогресс получил дешёвый рынок неквалифицированного труда и ломанулся по Империи, оставляя за собой дороги и мануфактуры.

Дорог потребовалось много. Во-первых, в воздухе отчётливо веет близкой войной, а значит, нужны фронтовые и рокадные магистрали, обеспечивающие передвижение войск. Во-вторых, разрушив традиционный крестьянский уклад, мы жёстко вколотили в общество клин товарного рынка. Хлеб графа Морикарского настолько дёшев, что его выгоднее привезти куда угодно, чем вырастить на месте. Это автоматически породило тот рынок грузовых перевозок, отсутствием которого Фред объяснял ненужность паровозов. Теперь их время настало. Новые дороги строят бывшие крестьяне, практически вручную, но сразу с прицелом на укладку в будущем рельсового пути. Прямо сейчас не потянем, но однажды, уже скоро, железка вырвется за пределы моего графства и охватит стальной сетью всю страну. И, как проницательно предсказывал Фред, первыми эшелонами будут военные.

А пока этот счастливый (или ужасный) миг не настал, мы едем в столицу в новеньких рессорных колясках на пневматическом ходу. Бодро трусят лошади недавно завезённых в Меровию беговых пород, ветерок сдувает в сторону пыль, Нагма заслоняется от солнца кружевным белым зонтиком.

Начинается третий этап.

***

— Мой паладин…

— Моя принцесса…

Мы смотрим друг на друга, не решаясь сделать шаг навстречу. Катрин пятнадцать, она выросла в прелестную девушку. По местным меркам её уже можно выдавать замуж, и наверняка какие-то переговоры на сей счёт ведутся. Международная обстановка напряжённая, Джулиана уверена, что этот мир вскоре ждёт первая в его истории мировая война, но наверняка найдётся какой-нибудь целесообразный в династически-союзническом плане принц, а то и цельный король. Разница в возрасте в династических браках не учитывается, юных принцесс запросто пристраивают вдовствующим правителям, которые им в дедушки годятся. Принцесса укрепит собой печать на союзном договоре, родит полагающегося наследника, а для всего остального есть паладины. Такую взрослую барышню уже и обнять как-то неловко.

— Соблюдали ли вы наши обеты, мой паладин? — строго спрашивает принцесса.

К счастью, обет паладина не включает в себя воздержание, так что чёрный призрак Олли не тревожит мою совесть, когда я отвечаю:

— Да, моя принцесса!

Обеты пары паладин-дама не нарушает даже брак любого из них. Единственное, в чём они меня ограничивают, — я не должен называть своей «дамой сердца» другую. Я и не называл.

— И я, мой паладин, — несколько чопорно отвечает Катрин. Наверное, ей тоже неловко, пять лет прошло. — Тогда почему вы не целуете меня? Или ваша любовь угасла?

— Ни в коем случае, принцесса!

Мне больше не надо приседать к ней для поцелуя, а ей достаточно слегка привстать на цыпочки. Он выходит неожиданно уверенным и каким-то настоящим. Не иначе барышня тренировалась. На помидорах, может быть, благо мы обеспечили продуктовый рынок паслёновыми. Но не исключён и какой-нибудь юный паж, почему нет? Блюсти девственность до замужества она обязана, но поцеловаться в познавательных целях это не запрещает.

Затянувшийся поцелуй прерывает бесцеремонная Нагма:

— Хватит вам! А как же я, любимая фрейлина? Я тоже хочу!

— Моя фрейлина!

— Моя принцесса!

Они синхронно приседают в лёгком реверансе. В платьях с открытыми плечами, буфами, кружевами и колокольными юбками, девушки как негатив с позитивом — моя белобрысая дочь и моя черноволосая «дама сердца». Одного роста, почти одного возраста, совершенно друг на друга не похожие, и всё же…

— Катька! Уи-и-и! Ты та-а-акая красотка! Это же просто невозможно развидеть!

— Круто? — уточняет принцесса серьёзно.

— Отвал башки! — заверяет её Нагма. — Умереть-не-встать! Можно тебя обнять, или ты теперь слишком большая для таких глупостей?

— Дозволяю, — улыбнулась принцесса Катрин Меровийская графине Нагме Док Морикарской и обрушилась на диван, сметённая белокурыми обнимашками.

— Я знала, что ты вырастешь, — сообщает успокоившаяся наконец Нагма, — поэтому накачала нового офигенного аниме. Моего самого любимого! Ты же не слишком взрослая для мультиков, правда?

— Мне не хватало этих движущихся картинок, — признаётся принцесса. — И тебя.

— И я соскучилась! Ы-ы-ы, ну какая ты выросла классная, я не могу!

— Спасибо, что ты вернулся, — сказала Катрин мне. — Я очень ждала. Но знай, что многие тебе не будут рады.

***

В загородном замке Его Величества собирается Большой Императорский Совет. И так уж вышло, что мне этого мероприятия не миновать, потому что основная интрига сезона — наградит меня Перидор или наоборот подвергнет публичной опале. Для всех я только что приехал из колоний, и это может быть как признаком вернувшегося монаршего благоволения, так и грозным знаком августейшей немилости. Власть Императора в теории абсолютна, он может снять меня с генерал-губернаторства, лишить титула, отобрать владения и даже казнить. Правда, только через усечение головы мечом — такова моя графская привилегия. Безумно утешает.

На самом деле каждый правитель связан традициями, интригами, балансом интересов двора, желаниями элит и государственной целесообразностью. Поэтому графьёв вообще-то казнят довольно редко. Если рубить аристократам бошки направо и налево, то элиты начинают чувствовать себя неуверенно и постараются оперативно заменить этакого головотяпа на кого-нибудь из его наследников поспокойнее. А то и вовсе сменят династию, от греха. В общем, казнить меня Перидор, скорее всего, не собирается, Мейсер в этом почти уверен. Но узнать заранее настрой Совета, к сожалению, невозможно. Нас тут пять лет не было, а оценки наших агентов косвенные. Вполне может быть, что высшая имперская аристократия потребует мою голову на блюде. Ссориться с ней в преддверии большой войны Его Величеству не с руки — это на поле боя от всяких герцогов толку мало, а в спину ударить в нужный момент они как раз запросто осилят. Империи как никогда нужен консенсус элит, и скормить им меня — цена небольшая. Для дела это не полезно — Мейсер с Джулианой считают, что граф Морикарский как зонтичный бренд нам ещё пригодится. Но я не сильно расстроюсь опале — отойду в тень, вернусь к обязанностям замкомандира отряда охраны, а то бойцы уже начинают забывать, как я выгляжу. Уверен, Мейсер придумает, как аккуратно и без потерь консолидировать освободившиеся графские активы.

***

— Граф Михаил Док Морикарский! — объявил распорядитель, и я прошёл в зал Совета.

Для Императора эти пять лет не прошли даром. Старше он стал выглядеть на все десять. В усах и шевелюре поселилась седина, в уголках губ залегли глубокие трагические морщины. Джулиана говорит, он отказался жениться снова, несмотря на настоятельные просьбы двора, который весь попересрался на тему «Чью дочь сосватать вдовому монарху». Но срок траура давно прошёл, а Перидор вдовствует. Всего себя, так сказать, положил на алтарь отечества. Мотается по стране — то к войскам на границу, то на казённые оружейные мануфактуры, то рекрутский набор контролирует, то коррупцию выжигает калёным железом. С последним ему помогает орден Дланников, за которым стоят наши вахтовики-аналитики. Они умеют по косвенным признакам оценить финансовые потоки так, что гнутого медяка незаметно не сопрёшь. Компьютеры — страшная сила.

Публичные разжалования, порки и высылка в колонии — обычное дело там, куда Император изволит пожаловать с визитом. И везде с ним принцесса Катрин — как встала у трона пять лет назад, так там и осталась. Но стульчик ей всё же поставили. Девушка повсюду скачет за отцом верхами, — он так и не любит кареты, — теперь уже на собственном коне. Благодаря ей женская мода Меровии обрела дамский костюм для верховой езды и признала нормальную дамскую посадку со стременами вместо «ножки вбок». Катрин ведёт его переписку, читает доклады, следит за рабочим графиком и режимом питания, не давая Перидору загнать себя. Полноценная помощница-секретарша как минимум, а многие считают, что и важнейший советник. Вот и сейчас она сидит справа от Императора, но как бы чуть сзади. Голоса на Совете у неё нет, но ухо отца рядом.

— Граф!

— Ваше Величество! — склоняюсь в почтительном поклоне я. Не зря же три дня тренировался.

Ну что? «Казнить-нельзя-помиловать»?

Джулиана и Мейсер клевали мне мозг всю дорогу, объясняя, как отвечать, каких линий придерживаться и какие трактовки озвучивать. Но претензию мне выкатили довольно неожиданную: «Развращение населения». Я прямо даже загордился — редкий развратник может похвастаться тем, что от него пострадала целая страна. Казанова на моём фоне — жалкий прыщавый онанист с волосатыми ладошками.

Впрочем, «разврат», конечно, имеется в виду другой. Граф Морикарский, оказывается, «отвратил крестьянство от подобающего этому сословию образа жизни», «приохотил к праздности и неумеренности», а также «внушил неуважение к властям». Наивные пейзане под моим разлагающим влиянием приучились пить чай заместо того, что они там пили досель (что именно, Совет оказался не в курсе), иные даже — страшно сказать, — пьют его с сахаром! А «михайловские мануфактуры» эксплуатируют эту пагубную привычку, продавая крестьянам устройства с внутренней трубой для оного чая кипячения. Надо же, а я и не знал, что здешний прогресс дошёл до самоваров.

Употребление чая как напитка, горячащего голову и чуждого меровийской культуре, возбуждает в этих самых головах крамольные мысли об отказе от тяжёлого, но умиротворяющего сельского труда, что приводит к лени и безалаберности, в силу которых крестьяне массово бросают арендованные земли, лишая своих лендлордов дохода с оных. Императорское же величество по безмерной доброте своей этому потворствует, во-первых, беря на содержание этих чайных бездельников вместо того, чтобы силой вернуть их к наделам и принудить к труду, а во-вторых, не запрещая «михайловские лавки», в которых проклятый чай продаётся. В результате крестьяне, влекомые пагубной страстью, совершают в этих лавках и иные покупки, лишая дохода торговые предприятия лендлордов.

Никогда не думал, что чай так опасен. И это мы ещё кофе в Меровию не завезли!

Претензии вовсе не так абсурдны, как кажется. Дело, разумеется, не в чае, а в том, что ускоренное разрушение традиционного аграрного уклада влечёт за собой проблемы не только для крестьянства, но и для землевладельцев. Крестьянам в некотором смысле даже проще — выдавленные с земли на казённые харчи государственных строек, они не стали тяжелее трудиться, зато стали лучше питаться и больше не рискуют умереть от голода. Крестьянская жизнь тут так скудна и тягостна, что ухудшить её просто некуда. Сборные общежития при строительных «гуляй-городах», которые передвигаются вслед за постройкой дороги, предоставляют их семьям условия лучше, чем они имели в своих крытых соломой каменно-глиняных халупах, ютясь по три поколения разом на площади чуть больше собачьей будки в вечной темноте и угаре от очага. Императорский подрядчик обеспечивает их отапливаемым жильём, котловым питанием, рабочей одеждой, инструментами и даже медицинской помощью, пусть и весьма примитивной. А их детей в обязательном порядке учат читать. За подрядчиками следят Дланники, поэтому они материал расходный — проворовался, получил кнута, уехал в колонии посевы риса от бурундуков охранять. Но, в целом, даже такая жизнь лучше, чем то обращение, к которому привыкли вилланы на земле.

А вот лендлорду, лишившемуся арендаторов, не позавидуешь — работать он не хочет, торговать не умеет, служить не желает. При этом чая с сахаром ему тоже хочется. Кстати, у работников дорожного строительства дешёвый, но сладкий чай входит в котловую норму, а какому-нибудь барону его приходится за свой счёт покупать. Естественно, они недовольны.

Да и хрен бы с ними.