Костлявая руководит погрузкой. Здоровенный параллелепипед внедорожного фургона смотрится на Средке странно, особенно с учётом камуфляжной окраски «песчанка». Клановые что-то мародёрят из большого павильона без надписей. Ящики большие, явно тяжёлые, но грузчики набиты силовыми имплантами, и плечи у них шире шкафов.

— Так вы-таки умеете перепрошивать арендных? — спросил я у стоящей рядом премши.

— Не совсем мы, — отвечает она уклончиво. — Но есть те, кто умеет. Это дорогая услуга.

— Надо думать. Что воруем?

— Не твоё дело.

— Так что, готова признать, что продула спор?

— Ты насчёт «Ничего не будет как раньше»? — усмехнулась Костлявая. — Не будь таким уверенным, мелкий прем. Я работаю над тем, чтобы было.

— Тогда зачем звала?

— Хотела сообщить, что я больше не прем клана. И вообще не в клане.

— Тебя свергли?

— Формально ещё нет, но это только потому, что всем не до этого. Ты, кстати, выбил мне из-под ног табуреточку, убив наших водителей.

— Они начали первыми.

— Я читала твоё письмо. Сначала не поверила, теперь верю, — она показала на разгромленную Средку, — но это не важно. Нужен был просто повод. Ты его дал. «Городские, которым продалась Костлявая, коварно убили наших ребят! Долой Костлявую» — процитировала она с выражением.

— Костлявая, какого чёрта кланы разгромили Средку? Это же не военная цель. Тут нет ничего ценного, кроме борделей.

— Не скажи. Это символ. Для большинства Средка и есть город. Но, если тебе интересно, я была против. Сказала, что мой клан не пойдёт. Поэтому меня и скинули, остальное — просто предлог. Может быть, я бы их и удержала, но началось какое-то безумие. Все как с цепи сорвались. Я вполне могла стать первой жертвой, но предпочла свалить, прихватив детей. Теперь у меня бродячий детский сад, который надо чем-то кормить.

— Как я тебя понимаю! — засмеялся я.

— Ещё бы. Сразу о тебе подумала. Кстати, вашего штрафника-говночерпия я тоже забрала. Он, конечно, наделал глупостей, но не настолько, чтобы топить его в говне. А дело к тому шло, он же городской. В общем, вот тебе координаты полевого лагеря на всякий случай. Если здесь станет совсем плохо, нам пригодится опытная нянька.

— Учту. С токами помочь?

— Забогател?

— Скажем так, имею возможность.

— Нет, не надо. Справлюсь. Еда у нас теперь есть, а больше ничего и не нужно.

Грузчики запихали в фургон последний ящик.

— Едем на следующую точку, парни! — распоряжается Костлявая.

— Ну, удачи. Может, ещё увидимся, — попрощался я.

Костлявая водрузила свою ничуть не костлявую задницу на мот, покатила по улице, за ней тронулся фургон. А я пошёл обратно к башне. Это не моя война.

***

— Иди, посмотри, блудный оте… то есть брат, — приветствует меня Дмитрий. — Там тебя показывают!

Все собрались в гостиной возле огромного, во всю стену экрана. Тут моя корпа, Алька и даже Мерсана, всё ещё несколько растерянная, но заинтересованная и щеголяющая в новенькой модной одежде. Шопинг — лучшее лекарство «от нервов».

— Я отмотаю назад, — предупредил Дмитрий, используя коммуникатор как пульт.

На видеостене замельтешил хаос картинок.

— Ага, вот здесь, я специально отметил.

Средка на экране выглядит шикарно, снято чуть сверху, кадр перемещается, похоже, что с дрона. Видео уже кто-то успел грамотно смонтировать. Вот общий план — катятся мотоциклы, с них палят во все стороны клановые. Бац — крупный план, во весь экран перекошенная безумная харя с выпученными глазами, сноп пламени вылетает из ствола, камера наезжает на брызги крови. Девушка с лицом страдальческим и иконописно-прекрасным сползает по стеночке. Неон на воротнике куртки трагической бордовостью подсвечивает застывающий взгляд распахнутых в изумлении глаз.

Хохочущая харя омерзительного в своей бесчеловечности мотоциклиста. Камера возвращается к мёртвой девушке и отъезжает, расширяя кадр до перспективы разгромленной Средки. Идёт нарезка: кровь на стёклах, кровь на стене, брызги крови на оскаленных рожах клановых, кровь на их татуированных руках, кровь стекает по лезвию ножа.

— О, вот и ты! — с нездоровым возбуждением комментирует Дмитрий. — В своём любимом амплуа.

Камера сзади-сверху от меня, лица моего не видно, и вообще фокус на клановых, которые сначала палят в витрину с танцующей женщиной (камера задерживает кадр на её безмятежном лице, Мерсана на диване охает). Стекло мутнеет от картечи, потом сразу кадр, как по нему стекает кровь. Смонтировано так, что кажется, что это кровь танцовщицы. Танцовщица — её лицо — выстрелы — помутневшее стекло — кровавые потёки на нём. Мозг сам выстраивает последовательность. То, как я стреляю в мотоциклистов, показывают секундой позже, и это уже выглядит ответным действием. Три выстрела показывают последовательно, с разных ракурсов, четвёртый, добивающий, вырезан.

«Отважные горожане дорого продавали свои жизни! — Дмитрий прибавил звук. — Мы видим настоящих героев, оказавших сопротивление, но они были не готовы! Мы даже вообразить себе не могли такого коварства и такой жестокости!»

Камера снова показывает мою стрельбу, но уже с другой точки, и кажется, что это другой человек в другом месте, картинка сфокусирована на падающих клановых.

«Нелюди и выродки, атаковавшие беззащитных граждан, жестоко уничтожили отважных защитников, которых оказалось слишком мало…» — в кадре очень красиво лежит очень красивый и очень мёртвый парень, ничуть не похожий на меня, но в такой же куртке. Он весь залит кровью, как будто из ведра, но на строгом правильном лице лишь отдельные, подчёркивающие его красоту брызги. — «Мы не должны допустить, чтобы их гибель была напрасной!» — вещает исполненный точно выверенного пафоса голос.

— Оскара за лучшую операторскую работу на этот столик! — провозглашаю я мрачно. — Значит, дронов с камерами там было полно, но почему-то не было ни одного полицейского…

«Где же была в этот момент наша полиция?— поддерживает моё недоумение диктор. — Почему бездействует гвардия Верховной?»

Мелькнувший размытый кадр показывает какую-то женщину в оболочке, беседующую с какими-то клановыми вождями. И вроде бы ничего такого — мало ли когда и где и это снято, в обязанности правительницы наверняка входят и встречи с представителями кланов, которые тоже её подданные, да и вообще хрен поймёшь, Калидия ли это. Но неприятное ощущение предательства наверняка царапнет любого зрителя.

На экране снова великолепно исполненная нарезка в стиле «кровь-кишки-распидорасило». Перекошенные нечеловеческие лица нападающих, красиво лежащие эстетичные мёртвые, художественно окровавленные слишком красной и яркой для ночной съёмки кровью. Для самых непробиваемых кадры пускают двойками: пять секунд оскаленного урода с выпученными глазами — пять секунд красивой мёртвой девушки. Оскал кривых грязных зубов — огромные несчастные глаза, в которых прощально гаснет неон. Окровавленные татуированные конечности с оружием — падающая в слоу-мо тонкая хрупкая фигурка жертвы.

И голос за кадром, призывающий не забыть, отомстить, покарать и уничтожить. Потому что теперь всё позволено!

— Грабь, убивай, еби гусей, — прокомментировал я. — Понятное дело. Мощный видос.

— Не, погодь, — Дмитрий снова мотает запись. — Ты удивлялся, что всё вхолостую? Так вот тебе финальный месседж!

Под развесёлую нарезку стрельбы, горящих зданий, мчащихся мотоциклов, кровавых луж и битого стекла диктор призывает всех свободных от аренды немедленно арендоваться в некий «Городской фронт». На необычайно льготных, практически царских условиях. И слоган «Город превыше всего!» поперёк экрана.

— Я всё ещё не понял, где в этой картине боевые и полицейские киберы, — комментирую я. — На кой чёрт им фольксштурм-то? Кого туда посылать, недобитых блядей со Средки?

— А хоть бы и так! — с дивана внезапно вскакивает Мерсана. — Да, я та самая недобитая блядь! И я готова встать за свой город! И я не понимаю, почему это неправильно! Вы сами видели, что творят эти выродки!

— В «Городской фронт» можно арендоваться в шестнадцать, — задумчиво говорит Зоник.

— Знаешь, прем, не всегда надо быть циничной скотиной! — бросает мне в лицо Шоня.

— Если мама пойдёт, то и я с ней! — вцепляется в локоть Мерсаны Дженадин.

— Так, народ, — удивлённо смотрю на всех я, — вы что, серьёзно?

— Ты видишь в этом что-то несерьёзное, прем? — Шоня тыкает пальцем в экран, где очередной чудовищный нелюдь зверски убивает что-то прекрасное. — Ты правда такое циничное говно?

— Я там был, между прочим, — напоминаю я. — В отличие от вас.

— Тем более не понимаю, как ты можешь вот так об этом говорить! — взрывается всегда тихий Кери. — Разве не очевидно, что долг каждого нормального человека — идти и убивать клановых?

— Ты жил в клане! Ел с ними за одним столом! Общался! За девчонкой тамошней ухаживал!

— Они притворялись! — кричит в запале пацан. — Ты видишь, какие они на самом деле!

По экрану снова течёт кровища, и заходится в мотивирующем пафосе диктор.

— Дима, выключи эту хрень, — зло говорю я. — Ты же видишь, как она действует на неокрепшие мозги.

Дмитрий гасит экран, но уже поздно.

— Неокрепшие мозги? — чуть ли не плюёт мне в лицо Шоня. — Так вот ты какой, оказывается, прем! Знаешь, что? Иди ты в жопу! Город превыше всего!

— Пойдёмте, ребята, — презрительно посмотрел на меня Кери, — надо узнать условия аренды в ополчение.

— Я всегда готова надрать кому-нибудь зад! — заявляет Тохия.

Шоня, Дженадин с матерью, Зоник, Кери, Тоха — все они встают и выходят из гостиной, и каждый смотрит на меня так, как будто хочет плюнуть, но даже плевка я недостоин.

— Вот и у нас так начиналось, — комментирует мрачно Лирания. — Думаешь, мои родители от хорошей жизни в другой мир нанялись? Слово за слово, а потом друг другу в глотки. И понеслось.

— Как-то резко их вштырило, — удивился Дмитрий.

— У них нет иммунитета к пропаганде, — напомнил я. — Они отродясь никому не нужны были, нафига их пропагандировать?

— Что это? — трясёт белокурой головой Алиана. — Как гипноз какой-то. Аж меня проняло. Прям так и побежала бы в ополчение.

— Вот так это и работает, — обнял её за плечи Дмитрий. — Ещё неделю назад ты знать не знала никаких клановых, а полчаса видео — и готова жизнь отдать, чтобы они сдохли.

— Какой ужас, — сказала Нагма.

Она подошла, обняла меня и спрятала лицо на груди.

— Блин, ребёнку-то зачем этот трэш показывали? — спрашиваю я Дмитрия.

— Да я её и не заметил… — отвечает он растеряно.

— Я сама, братец, не ругайся. Мне надо было увидеть.

— Боже, но зачем, колбаса?

— Это не просто кино, братец. Не знаю, кто это сделал, но шайтан смотрел его глазами.

— Уверена?

— Да. Кто-то делает с этим миром то, что ты делаешь с людьми, только наоборот.

— Наоборот?

— Ты делаешь больных здоровыми, а кто-то делает этот мир больным. А может быть, и мёртвым.

— Но у кого хватит сил на целый мир?

Нагма не отвечает. Она прижалась ко мне изо всех сил, и футболка с шуздрой, которую я ношу по привычке, намокает там, где её глазки. Бедный ребёнок.

***

Димка сидит за столом с ноутбуком, я на диване рядом. Он изучает инфосферу города, я охраняю сон задремавшей от переживаний Нагмы. Бедная девочка всю ночь не спала, за меня волновалась. Теперь её златовласая голова лежит на моем бедре, и тихий разговор не мешает ей спать.

— Папаша, ты же всю жизнь воюешь, не ожидал от тебя таких настроений.

— А какие у меня, по-твоему, настроения?

— Ну, вот это «хуй войне» и всё такое. Ты вообще наёмник, воюешь за деньги, тебе как раз «мать родна».

— Не путай меня со своим воображаемым отцом с фотографий. Все войны за деньги. Нет ни одной войны с другой причиной. Наёмничество — всего лишь способ небольшую часть этих денег получить в карман. И наёмник наёмнику рознь. Наша команда была, скорее, хорошо вооружённой охранной компанией.

— Наёмничество — этически небезупречная практика, — заметил Дмитрий.

— Там, где люди начинают убивать друг друга, этика уже закончилась. Этика — это то, что их должно от убийств удерживать.

— Софистика.

— Этика только из неё и состоит. Попытка замаскировать словами то, что однажды решится оружием.

— Так ты за войну или против, я не понял? Не в конкретном случае, а вообще?

— А ты за ускорение свободного падения или против?

— Ты считаешь, что война естественна?

— Она заложена в природу человека.

— Есть же мирные миры! — протестует Дмитрий.

— Если социум не воюет, то он либо уже не воюет, либо ещё. Промежуток между войнами, когда уровень противоречий не дотянул до порога боеготовности.

— А здесь, значит, дотянул?  

— Нет. И как раз это меня пугает. Здесь нет конфликта интересов, требующего военного разрешения, а значит, мы видим только часть картины. Я не наблюдаю бенефициара, а он всегда есть. Кому нужна эта война?

— Примерно… всем? — Дмитрий откинулся на спинку фантастически эргономичного кресла, которое сразу завздыхало пневмоприводами встроенных массажёров.

— Что-то нашёл?

Я знаю этот тон. Называется «Дима наслаждается своей гениальностью».

— Дофига всего. Вот, например, как тебе факт: за сутки до нападения на Средку на фабриках был изменён рецепт популярного лёгкого наркотика «дышка».

— Ну, это я своими глазами видел.

— Да что ты там видел, я тебя умоляю! — отмахнулся от попытки принизить его интеллектуальный триумф Дмитрий. — Дышка — один из важнейших элементов здешнего социального консенсуса! Уникальный психотропный коктейль, снижающий агрессию и подавляющий мотивацию, давая взамен лёгкую эйфорию. Не вызывает физиологической зависимости, не вредит здоровью, может использоваться как анальгетик. Его принимают буквально все, кроме детей из верхов. Им запрещено, потому что он тормозит интеллектуальное развитие.

— Дима, в жопу лекции. Я давно уже не турист.

— Как хочешь, — надулся он. — Могу ничего не рассказывать!

— Рассказывай, но по делу.

— По делу: всё общество стояло на дышке. Сегрегация чудовищная, социальные лифты отсутствуют в принципе, но никакого конфликта «верх-низ» нет. Вялое недовольство максимум. Конечно, свою роль играет то, что им не дают повзрослеть, замораживая арендой в возрасте семнадцать плюс, но по большей части это бесплатная дышка. Низовые ничего не хотят, не могут толком разозлиться и несколько туповаты — да тебе ли не знать, с твоим карманным зоопарком. Это обеспечивает стабильность. Точнее, обеспечивало до вчерашнего дня. Сейчас дышка действует наоборот, вызывая агрессивность и фрустрацию.

— Ты ожидаешь революции? — спросил я скептически. — Низовые пойдут с дрекольем на штурм башни Креона?

— Ты сам, что ли, дышку пользуешь, папаша? — поинтересовался он ехидно. — Что-то уж больно тупишь.

— В жопу иди, сынуля.

— Раз общество провоцируют на агрессию, то её, очевидно, есть куда канализировать. И угадай, куда именно?

— На войну, это понятно, — отмахнулся я. — Но как и зачем?

— Как — это весьма интересный момент! — вернулся к интонации «Мир дрожит от моей охуенности» Дмитрий. — Смотри, вот тут… А, нет, не смотри, всё равно не поймёшь, я тебе простыми словами изложу. В общем, по случаю военного положения — которое, кстати, никто не объявлял, да и вообще не факт, что тут есть такая процедура — кардинально меняется принцип аренды. Теперь низовой не только может арендоваться в шестнадцать — что единовременно резко расширяет кадровую базу, — но может арендоваться по-новому! Без постоянного отключения сознания!

— И чем это отличается от обычного найма?

— Двумя вещами. Первое — импланты. Их можно получить так же, как в обычной аренде. Второе — дискретный контроль.

— Выражайся по-человечески, пожалуйста.

— Они так же будут отключаться, но не на всё время аренды, а только на момент выполнения боевых задач.

— Каких задач?

— Не, ты что, правда, дышку шмыгаешь? Блин, это же аренда в «Горфронт»!

— Ты не сказал.

— А, чёрт, да, может быть, извини. В общем, все новшества относятся именно к нему. Теперь низовой может арендоваться в шестнадцать, не прекращая того, что ошибочно считает мыслительной деятельностью, но только в «Городской фронт». Прикинь — не нужно ждать лишний год, денежки будут сразу капать на счёт, импланты за счёт города и героическая аура спасителя всего. При том, что вся кровь и говно войны проходит мимо. Утром посрал, умылся, выключился — вечером включился и на Средку! А всё, что между, — забота командира. Ты жил с низовыми, они купятся?

— Да бегом побегут. Теряя тапки. Средка не через десять лет, а прямо сейчас? На месте клановых я бы уже валил. Порвут даже без имплантов.

— Вот тебе и ответ «как».

— Ладно, допустим город сейчас соберёт армию из низовых подростков. Вышибет клановых со Средки — это вообще несложно, команда Слона зачистила бы этих гопников уже к утру. А дальше-то что? Куда их потом девать? Толпа малолетних долбоёбов с боевой имплантацией и невыключенными, но пустыми мозгами. Уже привыкшая оттягиваться на Средке, распробовавшая хорошей жизни и причастившаяся человеческой крови. Это же просто социальная бомба под здешние устои. Вряд ли они захотят потом переарендоваться в проституток и мусорщиков.

— Очень просто. Нет людей — нет проблемы!

— Наверное, недостаточно просто. Я не понял.

Дима закатил глаза, демонстрируя свою беспредельную толерантность к тупости окружающих, но снизошёл до ответа.

— Очевидно же! Унылая никчёмная войнушка затеяна именно ради этого!

— Чего, блин?

— Снижения демографического давления! Не тупи, папаша! Войны всю историю выполняли эту функцию! «До хрена людей на текущие ресурсы? — Ура, в атаку! Ресурсов стало больше, людей меньше — профит!»

— Чёрт, я знаю, что такое демографическое давление! Я не вижу его здесь! Город вымирает, кланы вымирают, население не растёт, а сокращается!

— Не ори, сестру разбудишь!

— Прости, — я осторожно погладил по волосам спящую Нагму. Она сморщила носик, но не проснулась.

— Если ты чего-то не видишь, это ещё не означает, что его нет, — покровительственно заявил Дмитрий. — Местная экономика построена на аренде, и в силу этого имеет кучу узких мест. В том числе соответствие трудовых ресурсов запросам промышленности. То есть, упрощая для тебя: каждый, кто достиг семнадцати лет, должен быть арендован.

— Не каждый. Есть интики. Есть всякие нонконформисты, вроде Тохии…

— Не придирайся, это статистически ничтожная часть. Каждый год, в День Аренды, в экономику вливается очередная порция трудовых ресурсов, которые должны быть освоены. Отказ недопустим — каждый, кто придёт в этот день на приёмный пункт, должен быть арендован хоть куда-нибудь. Да, с каждым годом их все меньше. Да, в последние годы уклонистов не преследуют. И всё равно, людей слишком много. Население сокращается, но экономика сдувается быстрее. Арендных нечем занять. Если смотреть открытую статистику, это не так заметно, она специально мутная, но если копнуть глубже… — Дмитрий потыкал пальцем в экран ноутбука. — То видно, что фактические рентные выплаты только формально не уменьшаются. На самом деле их съедает скрытая инфляция. Но промы всё равно несут убытки, потому что даже это платить не с чего. Они вынуждены набирать каждый год кучу арендных работников, которые им не нужны. Их нечем занять, потому что производство сокращается опережающими темпами, а выплачивать рент надо. Фактически, немалый процент арендованных не работает вообще, пребывая в «резерве». Они потребляют ресурсы, но ничего не производят, повисая гирей на шее и без того нерентабельных фабрик. Промы пытаются переложить это бремя на городской бюджет, отчасти успешно — город нанимает больше людей в сферу обслуживания, но это тришкин кафтан — бюджет города по большей части состоит из налогов с тех же промов. Даже проститутки на Средке сидят без работы неделями! Потому что нет достаточного количества платёжеспособных клиентов.

— Не думал, что всё так плохо, — признал я.

— Думать не твоя сильная сторона.

— Дима, не хами отцу.

— Ладно, ладно, извини. Думаю, даже среди здешних элит мало кто понимает, в какую жопу они загнали свою экономику. Но те, кто поняли, решили исправить ситуацию самым древним и проверенным способом — маленькой победоносной войнушкой.

— Это сработает?

— Без понятия. Думаю, в планах её организаторов резко сократить базу трудовых ресурсов. Быстренько сжечь их в войне.

— Радикально.

— У меня нет других версий. Кланы накачивают оружием, проводят мотивационную обработку, меняют недостаточно агрессивных премов, запускают в оборот боевые стимуляторы. При этом военные и полицейские киберы, которые могли бы вынести их ещё вчера, куда-то делись. Никаких объяснений этому не даётся, зато шестнадцатилеток в нарушение всех принципов сгребают в городское ополчение. Скорее всего, одних размажут о других. По странному совпадению, как раз незадолго до очередного Дня Аренды. На который, я думаю, прийти будет уже некому.

— То есть они собираются просто убить несколько тысяч подростков? — поразился я. — Не проще ли сократить воспроизводство населения? Ведь большая часть детей «инкубаторские», зачатые в пробирке и выношенные в аренде. Остановить этот конвейер куда проще, чем утилизовать лишнее население в войне.

— Это было сделано, когда твоя бывшая пациентка, а нынешняя Верховная, то есть мадам Калидия, зарезала своего папашу и встала у руля. Она практически сразу прикрыла лавочку, урезав воспроизведение населения. Но при этом число подростков не снизилось, они-то уже родились. В результате город имеет ситуационный кризис демографического перевоспроизводства, за которым последует резкий спад, но про спад никто не думает, все думают, куда деть этих. И, кажется, как раз придумали.

— Знаешь, Дим, — сказал я, осторожно сгружая с коленей голову спящей Нагмы, — мне, кажется, надо срочно поговорить с ребятами.

— Думаешь, они тебя послушают?

— Я хотя бы попробую.

— Зачем они тебе, папаша?

— Они ни зачем мне не нужны, Дим. Они не очень умные. Они эмоционально нестабильны. Они ничего не знают и не хотят учиться. Они упрямые, как ослы. Они часто неадекватны. От них куча проблем и ноль благодарности. Они развернутся и свалят, как только я стану им не нужен, и даже не обернутся посмотреть, что со мной сталось. Но знаешь что, Дима? Как будущий отец учти, с родными детьми ровно та же фигня. Каждый родитель сталкивается с тем, что ребёнок собирается учинить какую-нибудь лютую хуергу, которая превратит его жизнь в говно. И как ни кричи, ни убеждай, какие аргументы ни приводи — он будет лишь злиться и отмахиваться от ничего не понимающего в жизни отца. Ты будешь отчётливо видеть, что следующий его шаг ведет в пропасть, но ни хера не сможешь с этим поделать.

— И что тогда?

— Тогда ты будешь молиться, пить, плакать и надеяться на чудо. Но до последней секунды не перестанешь пытаться.