Когда Василиса вернулась в комнату, Данька уже стоял одетый в штаны и куртку, запихивая какие-то вещи в небольшой рюкзачок. Лицо его было мрачным и недовольным.

–  Послушай, – сказал он, – ситуация сложилась крайне неудачным образом.

– Что такое?

– Один из разведчиков… На самом деле он контрабандист, просто сотрудничает со Школой, но это неважно. В общем, один из срезов начал коллапсировать. Он еле успел ноги унести. Похоже, всё развивается очень быстро.

– Тебе надо туда?

– В этом суть работы корректора. Я отправляюсь туда, где начинается коллапс, нахожу того, кто стал точкой фокуса, вытаскиваю его, доставляю в Школу, сгружаю на пороге, сдаю под расписку. Там из него готовят следующего корректора, потому что подобное тянется к подобному, и один корректор всегда другого найдёт. Вот такая дурацкая система, но ничего лучше пока не придумали.

– Но работает же?

– Довольно паршиво, – признался Данька. – Когда-то корректоров были сотни, потом десятки, сейчас нас двадцать три. И с каждым годом это число уменьшается.

– Странно. Математически должна быть прогрессия – ведь каждый корректор наверняка спасает больше одного кандидата, а значит, это экспонента. 

– Раньше так и было. Но с некоторых пор корректоры начали пропадать. Уходят на Дорогу – и всё, ни слуху ни духу. Исчезают бесследно. Мультиверсум – опасное место. Поэтому мне очень не хочется просить тебя о том, о чём я сейчас попрошу.

– И что же это?

– Тебе же понравилось тут?

– Ну, в общем, да. Хотя, если бы я выбирала своё место в Мультиверсуме, оно было бы другим. Не знаю, каким именно. Может быть, однажды увижу и пойму, что это оно.

– И всё же – как ты отнесёшься к мысли подождать меня здесь?

– Зачем?

– Видишь ли, тот срез, где коллапс, всего в двух дорожных перегонах отсюда. Но если ехать через Центр, то получается минимум десять. Пара суток, не меньше, уйдёт, а коллапс, судя по всему, быстрый. И ведь я же знаю этот мир! Ничего не предвещало! Очень мирные люди в целом. Прогрессивные такие. Боюсь, что не успею, если придётся делать крюк. А тебе не придётся долго ждать! Здесь же временной лаг к Центру, твои родители даже не успеют разволноваться. Я буквально туда и обратно! Тут есть всякая еда, в основном консервы, конечно, но много. И вода. И чай. И дров я натаскал. Посидишь, почитаешь книжки, а?

– Дань.

– Поспишь на диване, бельё есть чистое в шкафу…

– Данька.

– Да, – вдохнул парень. – Я знаю. Я обещал и клялся доставить домой по первому слову. Что же делать, поехали. Но я не мог не попробовать.

– Дань, послушай меня. Я понимаю, что такое «форсмажор». И я не поставлю под угрозу население целого мира из-за того, что мои родители будут волноваться. Но я не хочу оставаться здесь. Я не корректор, не глойти, не проводник, не репер-оператор. Я не смогу покинуть этот срез, если с тобой что-то случится, и ты не вернёшься. Я не хочу до конца дней своих сидеть тут и смотреть на закат, гадая, что там за корабль.

– И что ты предлагаешь?

– Я поеду с тобой. Корректору же не обязательно действовать в одиночку?

– Нет, конечно. Сеня всегда таскается с Иркой. Как силовая поддержка. Он хоть и тощий, но дерётся здорово!

– Вот видишь, значит, ты можешь взять меня с собой.

– Но это же опасно! В предколлапсных срезах чего только ни творится! Трэш, угар и безумие. А если мне на этот раз не повезёт?

– Рассуждая логически, – ответила Василиса, – если тебе не повезёт, то я в любом случае обречена. И лучше я погибну сразу, чем умру тут с голоду, зная, что меня никто не найдёт. А если ты отвезёшь меня в Центр, то погибнут люди, и я буду виновата. Я так не могу.

– Чёрт, – сказал Данька с чувством. – Чёрт, чёрт, чёрт. Как же всё криво складывается! Дурацкий Мультиверсум меня за что-то не любит. Ладно, поищу тебе тёплую одежду, там сейчас зима.

***

Одежду пришлось сложить в сумки, потому что первый перегон по тёплому летнему миру, где дорога пронзает асфальтовой стрелой густой тенистый лес. Ехали быстро, но всё равно заняло часа три, и Василиса очень устала. Болели ноги – «формируется линия бедра», вспомнила она продавца велосипедов.

– Одевайся, – предложил Данька, когда они остановились. – Пора переходить, а там холодно.

Василиса натянула на себя кофту, тёплую куртку и шапку, а парень – свитер и ветровку. 

– Только одна зимняя куртка, – ответил он на её вопросительный взгляд. – Но не переживай, там что-нибудь раздобудем. У меня есть местные деньги. Я вообще там часто бывал, от моего дома недалеко – по меркам Дороги, конечно. Жратва у них классная, особенно кондитерка. Если ещё не совсем плохо, я тебя угощу.

***

Когда вынырнули с Дороги, Василиса чуть не навернулась с велосипеда – колеса заскользили по неровному льду. Пришлось спешиться и вести велосипеды  руками.

– Это уже совсем плохо или ещё нет? – спросила она, оглядываясь.

Они оказались на улице большого современного города – широкая проезжая часть, отделённые от неё ограждением тротуары, светофоры, фонари, витрины, реклама, высокие дома со стеклянными фасадами. Но снег явно давно не убирали, только вдоль домов узкие тропинки, протоптанные людьми. Витрины магазинов закрыты листами фанеры, некоторые из них взломаны и разбиты. Растоптанные упаковки товаров поверх битого стекла говорят о торопливом грабеже. Снежный покров на дороге не потревожен машинами, только посередине широкий след чего-то большого и гусеничного. Машины, припаркованные у тротуаров, засыпаны снегом, во многих раскрыты двери или выбиты стёкла, некоторые явно горели. Рекламные панели выключены, светофоры не горят, окна домов темны, несмотря на вечерние сумерки. Прохожих мало и передвигаются они с опаской, оглядываясь и прижимаясь к стенам.

– Не знаю, – озадаченно проговорил Даниил, – раньше так не было. У меня тут есть знакомые, пойдём спросим, что творится.

Он уверенно нырнул в подворотню и повёл Василису по тропке, петляющей между завалами из полных мусорных мешков. От них, несмотря на холод, чудовищно воняло. Вывернули на узкую улочку, не без труда перетаскивая велосипеды через наметённый сугроб, прошли под аркой автомобильной эстакады. Там, загородившись от ветра полотнищем грязной ткани, кучковались вокруг бочки с горящим мусором какие-то люди в драных обносках. Они посмотрели на ребят крайне недружелюбно, но ничего не предприняли.

– С велосипедами мы выглядим довольно глупо, – заметила Василиса.

– Ага, все думают, что мы их спёрли. Ничего, уже почти пришли.

Свернули в очередной переулок, снова пробираясь в завалах смердящих мешков, прошли немного вперёд…

– Вот, это кафе, – сказал Данька с облегчением. – Ура, открыто.

Кафе совсем маленькое, на пять столиков, но в нём тепло. Необычайно притягательно пахнет кофе и булочками. Освещено оно переносными аккумуляторными фонарями, потолочные светильники не горят. В углу сидит с чашками пожилая пара, остальные места свободны.

– Данья, добрый друг! Я рада тебя видеть! – поприветствовала его женщина за стойкой. – И ты опьять с велосипедом! На улице зьима!

Василиса отметила, что женщина красива – статная, белокурая, с голубыми глазами и открытым приятным лицом. Она говорит по-русски, это явно родной язык, но произносит слова распевно, смягчая согласные.

– Привет, Лорена! Здорово, что вы не закрылись. Мы оставим у вас велосипеды, ладно? Ты права – оказалось, что не сезон.

– Ты такой смешной, Данья! Конечно, не сезон! Это же зима! У тебя всегда такой вид, как будто ты вышел на улицу случайно, не зная, что там! Я вижу, ты, наконец, нашёл себе подружку! Как зовут твою девочку?

Василиса задумалась, достаточно ли двух поцелуев для того, чтобы считаться «его девочкой», но так и не решила. Может быть, достаточно, а может быть, стоит закрепить ещё парочкой.

– Это Василиса.

– Васьильиса? Какое странное имя. Но красивое. И девочка красивая.

– Спасибо, Лорена, – вежливо ответила Васька.

– И говорит так же смешно, как ты. Садитесь, дьети. Будьете кофье? Есть немного выпечки, но она не очень свежая, потому что электричества для духовки нет уже сутки.

– Будем очень благодарны, – сказал Данька, – мы здорово проголодались.

Василиса согласно закивала. Из-за переходов между мирами она никак не могла подсчитать, когда в последний раз ела, но это точно было давно.  

– Любой столик, – кивнула женщина. – У нас всё равно почти нет посетителей.

– Что у вас творится? – спросил Данька, когда женщина принесла две чашки кофе с молоком и тарелку слегка зачерствевших круассанов.

– То же что и у всех, Данья, то же самое! Бизнес стал совсем никакой!  Кому нужно кафе, когда люди боятся выйти на улицу? А вчера отключили электричество. Кофье я варю на спиртовке, но мы не можем печь булочки! Впрочем, заплатить за них тоже никто не может, потому что не работают карточки. Я уже не знаю, есть ли ещё банки, в которых эти деньги лежат? Может быть, мы скоро будем менять муку на дрова?

– У меня есть наличка, Лорена, я заплачу.

– Ты такой смешной, Данья! Не надо платить. Не думаю, что деньги ещё чего-то стоят. Но я рада видеть тебя в эти дни. Тем более, с красивой девочкой. Это значит, что жизнь всё-таки продолжается.

– Когда это началось?

– Сложно сказать, – озадачилась женщина, – всё случилось так быстро…

– После закона о компенсациях! – внезапно сказал сидящий за соседним столиком пожилой мужчина. – С этой гадости все пошло!

– Нет, дорогой, – поправила его спутница, дама с короткой седой причёской и строгим лицом учительницы, – это уже следствия. Я думаю, началось с политики равнопредставленности. Или даже раньше, с принципа интеллектуальной дискриминированности…

– Да чёрта с два! – из подсобки вышел широкоплечий бородатый дядька в кожаной жилетке и клетчатой рубахе с закатанными рукавами, открывающими накачанные и татуированные руки.

– Ну вот, – засмеялась Лорена, – папа услышал. Теперь они будут спорить о политике, пока не поругаются. Он активист «голубой гвардии». Только не говорите никому, теперь за это могут арестовать.

– А что такое «голубая гвардия»? – спросила Василиса.

– Ты что, девочка, десять лет просидела в лесу?

– Ой, – Васька сообразила, что ляпнула лишнего.

– Впрочем, вы сейчас всё услышите сами! Хотите вы того или нет…

– Чёрта с два! – решительно повторил бородатый. – Всё из-за того, что нас не послушали! Мы говорили, что темноглазых надо загнать в стойло!

– «Темноглазые» – это оскорбительный термин времён неравенства, – сказал пожилой с соседнего столика.

– Чёрта с два! Не вижу ничего оскорбительного в биологических фактах! Какого цвета у них глаза, ну скажите, какого?

– Это называется «высокая пигментация радужки». Или «меланиновое преимущество»…

– Вот из-за таких, как вы, – презрительно перебил отец Лорены, – мы и оказались в такой жопе! Вы даже слово «тёмный» сказать боитесь! Вас загнали в гетто, а вы бормочете про свою «равнопредставленность». Это просто биология. Их место – в шахтах и на плантациях, как было всегда! Потому что они тупые!

– Не «тупые», – терпеливо сказал пожилой, – а «носители эмоционального интеллекта».

– Эмоционального! Ха! «Эмоциональный интеллект» это этот, как его… Ну, как сухая вода или тёплый лёд?

– Оксиморон? – подсказала Василиса.

– Да, спасибо, девочка. Это слово! Ваш «эмоциональный интеллект» – это когда тупые не умеют себя вести. Поэтому они могу только орать, думая, что поют, трястись, думая, что танцуют, и ни хрена не делать, думая, что им все должны. Потому что их предки работали в шахтах и на плантациях.

– И это было несправедливо! – упрямо твердил пожилой.

– Чёрта с два! Это было необходимо! Потому что они больше ни на что не способны! Мадам Уни, вы всю жизнь работали в школе, скажите, что случилось, когда появились смешанные классы? Когда к нашим детям напихали детей черноглазых?

– Дисциплина стала очень плохая. Все стали плохо учиться.  Дети с высокопигментированной радужкой срывали уроки, не учились сами и мешали остальным. Их успеваемость была очень низкой.

– Они не виноваты в этом! – возразил её спутник. – Это следствие дискриминации предков и их биологических особенностей.

– Так они всё-таки есть, эти «биологические особенности»? – торжествующе сказал папа Лорены. – Они не такие, как мы!

– Об этом не принято говорить, но да. У них не только более высокая концентрация меланина, но и ряд других отличий в биохимии. Врачи знают, что мы по-разному реагируем на некоторые препараты, другой набор аллергий, есть небольшие отличия в переносимости некоторых видов пищи. И так далее. Но я вас заверяю, Штефан, мы, несомненно, один биологический вид. Они такие же люди, как мы.

– А почему же почти все бандиты – черноглазые? Почти все наркоманы – черноглазые?

– У них немного другой гормональный баланс. Люди с меланиновым преимуществом отличаются меньшей усидчивостью и более высокой агрессивностью. Зато они более склонны к творчеству, чем мы. Почти вся музыка, кроме классической, создана черноглазыми, танцевальные шоу, кинематограф… Они показывают высокие результаты в спорте…

 – Да-да, они орут песни, пляшут и пинают мячик. Просто идеальные граждане! А ещё они ходят с оружием и курят травку.

– Ношение оружия и употребление лёгких наркотиков признано их культурной особенностью в рамках закона о компенсациях. У них есть на это право. Кстати, об образовании – в последнее время медицинские институты стали выпускать врачей с меланиновым преимуществом.

– И вы пошли бы лечиться к такому врачу, Анджей? Вот честно?

– Ну, я не слежу за их академической успеваемостью… – уклончиво сказал седой.

– Потому что её отменили, Анджей! Чтобы черноглазые могли получать дипломы, в институтах запретили экзамены! А чтобы они могли туда поступить, экзамены отменили в школах! Теперь, чтобы стать врачом или инженером, достаточно посетить нужное количество лекций, на которых они просто курят травку и ржут! Мы оба знаем, что черноглазый врач – это просто укурок, который получил право выписывать рецепты на наркоту!

– Отмена оценочной системы как дискриминирующей носителей эмоционального интеллекта отрицательно сказалась на образовательном уровне выпускников, – нейтрально заметила мадам Уни.

– Это было необходимо! – упрямился седой Анджей. – Невозможно продолжать политику дискриминации по признаку содержания меланина. Их предки веками работали на наших…

– А потомки этих предков вообще не работают! Черноглазые либо сидят на пособиях и курят бесплатную травку, либо входят по квотам в управляющий менеджмент компаний, где могут позволить себе наркоту подороже. Выгляните на улицу, Анджей! Вам нравится, до чего они довели наш город?

– Вообще-то, Штефан, – мягко сказал седой, – сегодняшний кризис спровоцирован именно вами. Разве не «голубая гвардия» потребовала «новый общественный договор»?

– Только «мирное крыло», – раздражённо ответил отец Лорены, – соплежуи интеллигентские. Мы, настоящие гвардейцы, сразу сказали, что будет только хуже. 

– Вот видите, – улыбнулась присевшая за столик к ребятам Лорена, – и так каждый раз. Спорят, спорят…

– А что за «новый общественный договор»? – поинтересовался Данька.

– Вот, посмотрите, до чего вы довели нашу молодёжь, мадам Уни! – сказал сердито Штефан. – Они вообще не знают, в каком мире живут!

– Мальчик, разве можно настолько не интересоваться тем, что происходит вокруг? – спросил Анджей.

– Мы… долго отсутствовали, – уклончиво ответил парень.

– «Новый общественный договор», молодой человек, – сказала назидательно Уни, – это попытка разрешить накопившиеся противоречия в обществе путём законодательной реформы. Его суть в том, что исторические претензии людей с меланиновым преимуществом обоснованы, и они имеют право на компенсации…

– Слюнтяи и пораженцы! – буркнул Штефан. – Это истерические, а не «исторические» претензии!

Мадам Уни покосилась на него неодобрительно.

– Люди с высокой пигментацией радужки, – продолжила она ровным учительским тоном, – получали право на пожизненное пособие, равное полуторному прожиточному минимуму. С ежегодной индексацией на уровень инфляции. Однако взамен отменялись все нефинансовые преференции: управленческие и культурные квоты, интеллектуальный гандикап…

– Что это? – не сдержалась Василиса.

Мадам Уни строго посмотрела на неё и выдержала укоризненную паузу, но всё же ответила.

– Носители эмоционального интеллекта, как известно всем, кто не прогуливает школу, – она буквально пронзила Василису учительским взглядом, – не оцениваются по балльной системе и не сдают экзаменов, потому что низкие оценки по естественным и точным предметам являются меланиновой дискриминацией. Однако они получают аттестаты общего образца, на основании которых могут поступить в высшие учебные заведения, где с некоторых пор действует аналогичное правило. Это и есть «принцип интеллектуального гандикапа». Сторонники «Нового общественного договора» предлагали его отменить, вернувшись к политике равных, но не преимущественных возможностей. Они оправдывали это необходимостью объективных оценок квалификации в критически важных областях знания – медицине, инженерии, юриспруденции и так далее. Парламент склонялся к принятию закона. Кто скажет, почему?

Мадам Уни задала вопрос с такой интонацией, что Анджей поднял руку, как школьник. Видимо, рефлекторно. Уни разрешительно кивнула.

– Потому что альтернативой становилось снижение уровня жизни для всех. Из-за политики квотирования руководящих должностей и интеллектуального гандикапа у голубоглазой молодёжи резко снизилась мотивация к учёбе и труду, что начало сказываться на экономических показателях.

– Спасибо, Анджей. Что было дальше? Штефан?

– Эти черноглазые уроды устроили бунт! Жгли машины, били витрины, разнесли к чертям полгорода, обнесли кучу магазинов, а что не разграбили, то засрали…

– Совершенно верно, – мадам Уни поморщилась от формулировок, но кивнула. – Противники принятия закона вывели на улицы представителей маргинальных низов. Они заявили, что технический прогресс – изобретение голубоглазых угнетателей, нужный только для унижения людей с меланиновым преимуществом. И что они прекрасно обойдутся без него.

– Лишь бы нам нагадить! – снова вклинился Штефан.

– На самом деле, – сказала мадам Уни, – уличный протест был организован новыми бизнес-элитами черноглазых. Депутаты получали множество личных угроз, парламент во время голосования окружила толпа протестантов – закон не приняли.

– Ха! Если бы только это! Нет, Уни, расскажи детям, чего они потребовали!

– Сторонники политики квотирования выдвинули встречный законопроект, – продолжила свою лекцию учительница. – Они предложили ограничить образовательные программы тем уровнем, который комфортен для восприятия меланиновым большинством, потому что преподавание точных наук создаёт предпосылки для интеллектуальной дискриминации. Также они потребовали законодательного закрепления «меланинового приоритета», который утверждал, что любую должность в любой области голубоглазый претендент может получить только в том случае, если на неё нет кандидата с высокой пигментацией радужки. Проект выглядел настолько одиозным и разрушительным для общества, что его даже не собирались всерьёз рассматривать, однако его сторонники снова вывели людей на улицы. Они окружили парламент и заявили, что не выпустят депутатов, пока те не примут закон…

– Закон о голубоглазом рабстве! – возмущённо сказал Штефан.

– Это ваша Спасительница так говорит? – иронично спросил Анджей.

– А вот её ты лучше не касайся!  – набычился отец Лорены. – Не твоё это дело.

– Ну конечно, не моё! Ведь меня совсем не коснулись результаты всеобщей забастовки, которую придумала эта девочка! – он обвёл рукой вокруг, видимо имя в виду отключённый свет, неубранный мусор, нерасчищенный снег и прочие признаки неблагополучия.

– И правильно придумала! – сказал Штефан. – Пусть попробуют, каково жить без нас!

– Знаешь, что, Штефан?

– Что, Анджей?

– Им это нравится! Они громят магазины, грабят голубоглазых и прекрасно обходятся без электричества, потому что в темноте это делать проще. От вашей забастовки страдаем в первую очередь мы сами.

– Посмотрим, как они запоют без отопления!

– Это следующая гениальная идея вашей Спасительницы? А я тебе скажу, как они запоют. Они ворвутся в наши квартиры, вынесут из них мебель, разведут из неё костры в бочках и будут плясать вокруг них, покуривая травку. Да, петь они при этом тоже будут. Они всегда поют, когда курят.

– Тебе не понять, Анджей. Она отмечена Искупителем.

– Штефан, у неё просто синие глаза.

– А, что с тобой говорить… – отмахнулся отец Лорены.

Василиса видела, что Данька очень внимательно слушает разговор, а значит, про синие глаза не пропустил.

– А как можно увидеть Спасительницу? – спросил он.

– Никак, – решительно сказал Штефан. – Черноглазые ублюдки разыскивают её повсюду. Эти дикари считают, что она ведьма.

– А вы, считающие её Спасительницей, конечно, образец просвещённости, – хмыкнул Анджей. – Эта девочка – просто носитель редкой хроматической мутации радужки. Вон, видишь, у девочки глаза скорее зелёные, чем голубые? – он указал на Василису. –  Так случается.

– Ты её не видел, Анджей. Не стоял рядом. Не чувствовал, как вокруг неё меняется мир. Она избрана, и я это знаю.

В этот момент дверь кафе распахнулась от грубого пинка, и внутрь ввалились пять человек. «Так вот какие они, «черноглазые», – подумала Василиса.

Кроме тёмных (скорее, густо-карих) глаз, вошедшие отличаются смуглой кожей и чёрными волосами. В остальном – обычные лица. А вот выражение этих лиц Василисе не понравилось. Эти люди явно пришли не с добром.

– Так, немочь бледноглазая, – сказал вошедший первым, – быстренько выкладывайте всё из карманов на стол. Для вас пришло время выплаты компенсаций. Если поспешите, мы, может быть, не сожжём это заведение. Но это не точно!

Остальные засмеялись – неприятным, подвывающим смехом, как гиены в пустыне. Глаза их блестели, руки суетливо подёргивались.

– Они под веществами, – тихо сказала Лорена. – Лучше отдайте им деньги.

– Чёрта с два! – громко заявил её отец. – Проваливайте, черноглазое отребье, пока я не засунул ваши тупые бошки в ваши смуглые жопы!

Он пошёл им навстречу, демонстративно сжав кулаки.

– О, что я слышу! – засмеялся их лидер. – Злой язык дискриминации! Да ты, наверное, из «голубой гвардии»? И где же твоя Спасительница? Спасёт ли она тебя?

– Сам справлюсь, – сказал Штефан и врезал ему с правой.

Хотя нападавших было пятеро, в узком проходе они только мешали друг другу. Быстро сбив с ног двоих самых активных, Штефан легко обратил в бегство остальных. Этих двух он просто, раскрыв дверь, выкинул на снег.

– И не возвращайтесь, черноглазики! – сказал он им и вернулся обратно.

Анджей поаплодировал ему:

– Прямо герой!

– Папа был боксёром, – сказала ребятам Лорена. – Но зря он, на самом деле.

Зазвенело разбитое стекло, в окно влетела и покатилась по полу дымящаяся бутылка. Штефан, чертыхаясь, залил её фитиль из чайника, но вторая разбилась о стену и потекла по ней жидким огнём.

– Лорена, огнетушитель! – закричал он. – Ах вы, гады, ну я вам сейчас…

Он быстрым решительным шагом пошёл к двери, но с улицы раздались выстрелы. Стеклянная дверь осыпалась на пол водопадом осколков. Штефан вдруг остановился, как будто наткнулся на что-то, и, покачнувшись, упал лицом вниз.

– Папа, папа! – закричала Лорена, кинулась к нему, упала на колени и попыталась перевернуть. Мужчина был слишком тяжёл для неё, Василиса с Данькой кинулась помогать.

В дверь ворвался один из тех, кого Штефан нокаутировал. В его руке был большой никелированный пистолет, который он держал самым дурацким образом – завалив набок.

– Получите, бледноглазки! – завопил он и начал палить во все стороны.

Попасть в кого-то таким образом можно было только случайно, и он не попал. Анджей и Уни тут же полезли под столик, огонь перекинулся на ковёр и занавески, помещение быстро затягивало дымом.

– Папа, папа, вставай, что ты… – твердила Лорена, но, когда они перевернули Штефана, Василиса сразу поняла, что он уже не встанет.

По нелепой случайности, пуля, пущенная наверняка наугад и не прицельно, человеком, который даже не умеет толком обращаться с оружием, попала ему точно в сердце.

– Он умер, Лорена, – сказал Данька. – Мне очень жаль.

– Не может быть… Не может быть! Так не должно быть!

– Всем выходить с поднятыми руками! Полиция! – раздался усиленный мегафоном голос снаружи.

Дым подсветился красными и синими всполохами мигалки. Стрелявший тут же кинул на пол пистолет, поднял руки и выскочил на улицу, громко крича:

– Это не я! Это они! Я свой, офицеры! Я темноглазый брат! Это они начали стрелять!

– Надо уходить, – сказал Данька.

– А как же Лорена? – спросила Василиса.

– Мы ей ничем не поможем.

– Никому не двигаться!  – закричал ворвавшийся в дверь человек в форме.

Он явно принадлежит к фенотипу темноглазых, лицо злое и сосредоточенное, в руках оружие. За ним вошли ещё двое – мужчина и женщина, тоже смуглые.

– Он убил его, – сказала Василиса.

– Заткнись! – рявкнул на неё полицейский.

– Застрелил. Вон его пистолет, – сказал Данька и показал рукой в угол.

То ли этот жест показался полицейским угрожающим, то ли им просто не хотелось слышать то, что говорили ребята, – темноглазая женщина вскинула шокер, раздался негромкий хлопок, и в тело Даньки впились иглы на тонких проводках. Щёлкнул разряд, парень дёрнулся и упал на пол, прямо в лужу крови Штефана.

– Следующий выстрел – на поражение! – предупредил полицейский, обводя помещение пистолетом. – Я не шучу! Не двигаться! Молчать!

Все замерли и замолчали, только неудержимо плакала над телом отца Лорена.

---