Глава 12. Туфля Мартишечка

— …По букве закона ты прав… — доброжелательно вещает из радиоприёмника голос судьи. Тамошнего или нашего, не отличить.

«Утренний клушатник» внимает, поглощая кофе и выпечку.

— …но по духу — нет. Неписаные общественные договоры следует соблюдать не менее тщательно, чем формальные. Они ближе к жизни, чем книжный закон.

— И что же требует от меня твой неописуемый договор?

— Неписаный, — поправил собеседника судья. — Ты должен снять подозрения со своей дочери.

— Я могу за неё поручиться.

— Этого недостаточно. Мы знаем, как они коварны, верно? Влезают нам в душу так глубоко, что потом как сердце себе вырвать, верно?

— Откуда тебе-то знать, сухарь юридический? У тебя нет детей.

— Теперь нет.

— Даже так? Не знал. Извини. Мои соболезнования…

— …запоздали на семнадцать лет. Не будем к этому возвращаться. Я до сих пор верю, что поступил правильно, хотя моё сердце плачет кровью все эти годы.

— И ты ни разу не усомнился?

— Моя дочь была красива, умна, добра и покладиста. Прекрасно училась. Любила цветы и кошек. Рисовала. Помогала матери. Идеальный ребёнок, счастье родителей. Я тоже поручился бы за неё чем угодно. Но она была не тем, чем казалась. Я выполнил свой долг.

— А ты не думал, что было бы, если б она так и жила с вами, будучи… да чем угодно? Может быть, ничего ужасного бы и не случилось?

— Отродья должны умереть. Ты это знаешь. Все это знают…

— Простите, — новая посетительница отвлекла меня от радио.

Она тихой тенью просквозила по залу к стойке, ёжась от раздражённых взглядов недовольного вторжением клушатника. Я узнал её — видел получающей товар на складе. Обувь, помнится. Робкая невзрачная женщина за пятьдесят, в бар она до сих пор не заходила.

— Здравствуйте, — сказала она неуверенно. — Вы Роберт? Бармен?

— Да, что вам налить?

— Нет, я… У меня магазин. На соседней улице. Торгую всякой туфлёй. Ну, там, ботинки, сапоги. Сандалии.

— Полезный бизнес.

— Да-да, не очень прибыльный, к сожалению. У нас особо некуда ходить, так что люди меняют обувь редко. Рабочим выдают ботинки на заводе, остальные… Да сколько тех, остальных? Приходится заказывать чуть ли не поштучно, какая уж тут маржа?

— Понимаю, — кивнул я, протирая стакан, — специфика маленьких городков. Оборот сделать не на ком, а наценку не тянет покупатель.

— Ничего, перебиваемся кое-как. Не всем же жить красиво, кто-то должен и туфлёй торговать, — вздохнула женщина, покосившись на расфуфыренных дам «клушатника». — Но я по другому вопросу. Замшерифа сегодня заходил. Не то чтобы я ему очень помогла… Но он попросил повторить то же самое вам.

— Готов выслушать, — кивнул я, и, перехватив тоскливый взгляд в сторону бутылок, спросил ещё раз: — Налить вам чего-нибудь?

— Нет, не стоит, наверное…

— За счёт заведения. Как помощнице полиции.

— Ну, тогда… Можно мартишечки? Бокальчик? Чуть ли не со свадьбы не пила мартини…

— Коктейль «мартини» для дамы! — кивнул я. — Страйтап? Сухой? Классический?

— Ой, я не знаю… Какой сделаете.

Я поставил на стойку конусный бокал, плеснул на дно джина, долил вермутом, украсил оливкой на шпажке.

— Угощайтесь.

— Ох, спасибо. Какая вкуснота!

— Рад, что вам понравилось. Так что там просил рассказать замшерифа?

— Ах, да. Он спрашивал про женщину с большим размером ноги. Так вот, приходить такая не приходила. Но на днях был неожиданный заказ.

— Расскажите.

— А можно мне… — смущённо попросила женщина, — …повторить? Ну, мартишечку?

— Разумеется, — я забрал опустевший бокал и наполнил новый.

— Спасибо. Дело было так: зашёл ко мне в магазин, под самое закрытие, мужчина. Слегка поддатый, но не так чтобы слишком. Приезжий, на заводе работает, как звать не знаю, но полицейский по описанию узнал. Сказал, что нужны женские туфли, сорок второй размер. Я ответила, что таких неходовых не держу, могу заказать, дня через три будут. Но лучше бы всё же даме зайти самой, потому что размерная сетка у брендов разная, да и с фасоном можно не угадать. Тогда он ушёл, а на следующий день вернулся с одной туфлёй. Сказал, образец. И размер, и фасон надо подобрать как можно точнее. Дама, мол, потеряла туфлю́, от чего очень грустит, потому что туфля́ к платьюшку. Я сказала, что с размером проблем нет, сейчас подберу колодку, закажу по ней — у меня поставщики привыкли. А вот с фасоном будет посложнее, потому что я такого отродясь не видала, да и лейбы производителя нет. Тогда он сказал, что доверяет моему опыту, и попросил подобрать что-то максимально близкое из доступного. Причём на качестве не экономить. Внёс предоплату и ушёл.

— А что, такой необычный фасон? — спросил я.

— Да как вам сказать… Для кого-то, может, и обычно вручную шитую обувь носить, — она снова покосилась на «клушатник», — но не в наших краях. Хотела бы я посмотреть на то платьюшко, к которому такие туфли тачают. Думаю, это было бы лучшее, что я видела в своей жизни.

— И что было дальше?

— Ну вот, вчера пришёл заказ. Не так шикарно, как образец, каюсь, такого мне не достать, но хороший, дорогой товар. Настоящая кожа, модельная колодка, всё как надо. Вот только заказчик что-то не спешит забирать… Он, конечно, залог внёс вперёд, но вышло дороже, чем я считала, поэтому если не выкупит, буду в убытке. Тут такую туфлю́ никому не продашь. И размер неходовой, и дорого…

— А где образец, который он оставил?

— Отдала помощнику шерифа, он сказал, у него полежит.

— Я выкуплю у вас заказ.

— Серьёзно? Буду очень рада. Я уж думала, будет теперь вечно на полке пылиться.

— Да, приносите. Не могу не поддержать коллегу по малому бизнесу.

— Вы такой милый! Вот я вам всё и рассказала. И знаете… — она замялась. — А можно мне ещё порцию мартишечки? Последнюю-распоследнюю? Только джинчику чуть побольше плесните…

***

— Слы, чел, нучокак? — приветствует меня унылый Говночел в участке. — Скажи, что это говно уже закончилось, чел!

— Нет, — покачал головой я, — не скажу. Ничего не закончилось. Тебя ждёт суд и все его последствия.

— Ну, блин, ты обломщик, чел…

— Тебя тут кормят?

— Ну, так, норм, чел. Вчера жаба твоя тощая забегала с пирожками. Под её кислую рожу чуть не подавился, но пирожки гут. Зато сегодня та клёвая герла заходила, прикинь!

— Блондинка?

— Да, чел, рили блонда, отпад! Ух, я бы с ней затусил! — глаза панка стали томными и масляными, а я сообразил, что с лицом у него что-то не то.

— Что с твоей рожей? — спросил я, приглядываясь.

— А чо не так, чел? Я умывался сегодня, рили. Та герла принесла мне воды, а потом даже протёрла харю влажной салфеткой. Своими ручками, чел! Я чуть не кончил, рили! Как ты думаешь, чел, она на меня запала? Я на неё конкретно запал, чел!

Зеркала в участке не предусмотрено, так что панка однажды ждёт сюрприз — татуировок на его лице больше нет.

— Значит, тебе будет о ком мечтать следующие двадцать лет в тюряге, — безжалостно сказал я. — Тренировать мелкую моторику рук.

— Слы, чел, ну зачем ты так? Не надо так, чел! — заныл панк. — Вытащи меня отсюда, чел!

— И как ты себе это представляешь?

— Не знаю, чел. Но ты же рили крутой и неслабый чел. Местные не дуплят, но они же тебе на один зуб, рили.

— С чего ты взял?

— Я чую, чел. Ловлю вайб, понимаешь? Я тусовался с рили гангста-байкерами, конченые отморозки, чел, но понимали за панк-рок. Так вот, чел, их главный гангста-босс против тебя как самокат против бульдозера. Сделай что-нибудь, ну, пли-и-из!

— Ещё недавно ты меня хотел ограбить, потом избить… Зачем мне что-то для тебя делать?

— Чел, прости дурака, чел! Никогда больше, чел, рили, клянусь!

— Навещаете арестанта? — спросил вошедший с улицы Депутатор. — Похвально. Судья распорядился доставить его через полчаса.

— Блин, челы, вы чо? Уже всё? Ничего не сделать? Вот же попадос… — окончательно упал духом панк.

— Я хотел посмотреть на улики.

— Улики? Ах, да, обувь. Отдаю должное вашему профессионализму, размер определили идеально. Вот, посмотрите. Что скажете?

Я покрутил в руках чёрную женскую туфлю.

— С уверенностью могу сказать одно, она правая. В остальном я, боюсь, далёк от женской моды. Свидетельница утверждает, что это ручная работа и вообще дорогая вещь.

— Дама того уровня, который не ожидаешь увидеть в обществе сильно пьющего ночного уборщика, верно? — отметил Депутатор.

— Любовь зла, — пожал я плечами, разглядываю туфлю. — Разнообразные мезальянсы не редкость. У вас есть лупа?

— Нет. Но у меня отличное зрение. Искусственные глаза лучше настоящих, а профсоюз не поскупился.

— Вот здесь, — я показал на боковой рант. — Следы почвы. Обычно в таких туфлях не гуляют на природе.

— Дайте посмотреть… — Депутатор уставился на обувь, поднеся её к самому носу. — Увы, обычный суглинок. Здесь он буквально везде, где нет асфальта.

— Да уж, прорыв в деле из-за пыли на ботинках бывает только в дешёвых детективах. В жизни подозреваемые редко умудряются вляпаться в шлам уранового рудника или наступить в помёт реликтового утконоса, — я забрал туфлю у полицейского и осмотрел её ещё раз. — Не новая, но износ небольшой. Это делает вероятной версию, озвученную жертвой, — обувь потребовалась потому, что пара потеряна.

— Или потому, что это женщина, — философски заметил Депутатор. — Обычно у них количество обуви существенно превышает количество ног.

— Это подтверждает версию, что у дамы серьёзные проблемы. Иначе она бы не бегала босиком, потеряв туфлю, а просто надела бы другие. И мы, и свидетель видели её с разницей в несколько дней в одном и том же платье, красивом, но не самого удобного фасона. У неё нет куртки. Нет сумочки. Нет запасной обуви. Либо она любит путешествовать налегке, либо сбежала откуда-то в чём была. Возможно, скрывается, поэтому и мезальянс: обратилась к первому, кто оказался доступен.

— Думаете, она просто использовала жертву, сыграв на его чувствах?

— Использовала — определённо. Насчёт чувств — кто знает? Женщины загадочны и непредсказуемы. Кстати, не пора ли нам в суд?

— Вы собираетесь присутствовать? — удивился полицейский.

— Судья попросил.

— Значит, у него есть какие-то планы на вас. Тем лучше. Я весьма ценю наше с вами сотрудничество.

***

В офис судьи, он же, по совместительству, зал суда, мы отвели Говночела без каких-либо спецмероприятий. Просто пешком, просто по улице. Ни наручников, ни конвоя. Впрочем, убежать у него шансов примерно ноль — видел я, как Депутатор бегает. Да и куда тут бежать?

Судья сидит за столом, листает бумаги. Сбоку, за столиком пониже, пристроилась девушка в строгих очках. Одна из одноклассниц Швабры, надо полагать. Практика на каникулах. Указал жестом на стул посреди комнаты, мы усадили туда горестно вздыхающего панка.

— Предварительное слушание объявляется открытым, — сказал судья своим глубоким сильным голосом. — Итак, что мы тут имеем?

Он перелистнул несколько страниц, покивал, поднял глаза на сжавшегося Говночела.

— Вижу, проявленное снисхождение не пошло вам на пользу.

— Не надо так, — неуверенно ответил тот, глядя в пол.

— Вас отпустили на общественные работы при статье, которая тянет на десяток лет заключения. И что мы видим? Вы снова грубо нарушили закон. Публичное, совершенное с особым цинизмом, нападение на несовершеннолетних!

— Блин, чел, они первые начали!

— Свидетели, — судья потряс стопкой бумаг, — в один голос утверждают, что драку начали вы.

— Слы, чел, ну, драку-то да, но они же…

— Итак, вы признаете, что напали на детей первым?

— Ну, так-то типа да, но блин, какие же это дети, вы чо?

— Чистосердечное признание — это всегда плюс. Секретарь, зафиксируйте.

Девушка затарахтела клавишами пишмашинки.

— Я чо, блин? Во всём признался? — выпучил глаза панк. — Во я дебила кусок…

— На этом, собственно, можно заканчивать, — кивнул судья.

— И чо со мной будет теперь, чел?

— Суд.

— Блин, а это чо было щас?

— Предварительное слушание. На нём определяется, достаточно ли доказательств для, собственно, суда. Чистосердечное признание очень упростило процедуру. Суд определит ваше наказание.

— То есть я практически сам себя закатал в тюрягу, сидеть до седых мудей на нарах? Ну, блин, охренеть теперь…

— Такова цена преступления. Нельзя нарушать закон, молодой человек.

— Ох, блин… Во я рили встрял…

— Уважаемый судья, — сказал я, выдержав паузу, чтобы панк проникся глубиной той жопы, в которую он попал. — Я хотел бы внести залог за…

Я замялся, не очень понимая текущий статус Говночела — подозреваемый? Подсудимый? Арестованный?

— …за этого человека.

— С какой целью? — спросил судья, делая вид, что удивлён.

— Поскольку до суда может пройти много времени, содержать его при этом взаперти было бы негуманно. Кроме того, находясь на свободе, он получит шанс частично искупить свою вину, а также создать положительную репутацию перед присяжными. Возможно, образцовое поведение и работа на благо города в этот период позволит гражданам узнать его с лучшей стороны.

— Вы уверены, что такая сторона у него есть?

— Я считаю, Ваша Честь, что каждый заслуживает ещё один шанс.

Судья сделал вид, что глубоко задумался, сверля тяжёлым взглядом Говночела.

 — Не могу не отметить, как минимум, наличие неких благих намерений. То, что молодой человек отказался от визуального эпатажа, неприемлемого как этически, так и эстетически, — он постучал себя пальцем по щеке, — может стать первым шагом в сторону его социализации. Но может и не стать. Лично я не верю в теорию «вторых шансов», но из уважения к вам пойду в этот раз навстречу. В порядке исключения. Надеюсь, он будет вести себя правильно.

— Благодарю вас, Ваша Честь.

— Сумма залога…

Он назвал сумму, и я мысленно крякнул. Существенно. Очень существенно. Если бы я действительно жил с доходов бара, то такой залог мог обанкротить бизнес. Разумеется, если он не будет возвращён.

— Вы готовы его внести? — прищурился в мою сторону судья.

— Да, Ваша Честь, — показательно вздохнул я, показывая, на какие тяжёлые жертвы иду.

Похоже, что местный истеблишмент решил ограничить мне возможность маневра, повесив финансовое ядро на ногу.

***

— А чо он про этот… как его… визуальный что-то там говорил? — спросил панк, пока мы возвращаемся в бар.

— Сам потом увидишь, — ответил я загадочно.

— Слы, чел, а чо теперь будет-то? Ну, со мной? Я чот не понял, меня отпустили или чо?

— Только погулять. До суда. За мои деньги.

— То есть меня, блин, всё равно в тюрягу засадят?

— Могут. Но не сразу. И если ты не натворишь глупостей, то есть шанс соскочить. Присяжные из местных, если будешь паинькой, может быть, они тебя пожалеют.

— Блин, чел, меня в этой жизни ни одна падла ни разу не пожалела. Я Говночел, чел. И я не могу паинькой, непременно наговняю. Зря ты за меня баблом вложился, чел. Типа сенкаю и всё такое, но, блин, рили порожняк. Я неисправим, чел. Бывало, пообещаю себе быть хорошим, рили прям всерьёз, по-чесноку пытаюсь, а всё равно говно какое-то выходит. Только хуже делаю, рили. Но как же, блин, в тюрягу не хочется, ты бы знал, чел!

— Вернул засранца? — неласково прокомментировала возвращение панка Швабра. — Упустил шанс балласт сбросить?

Говночел даже отвечать ей не стал. Вздохнул горестно, с подвыванием, и поплёлся на второй этаж.

— Душ прими, — крикнула девушка ему вслед, — воняешь!

— Оставь ты его в покое, — попросил я. — Ему и так досталось.

— И поделом. Лично я бы и не почесалась его вытаскивать. Тебе его насовсем отдали? В вечное рабство?

— Под залог до суда.

— То есть ты за этого говнюка ещё и бабки отдал? Много?

Я назвал сумму, и Швабра уставилась на меня выпучив глаза.

— Ты серьёзно, босс? — задохнулась она от возмущения. — Я тут мою чужое ссаньё за гроши, а ты отвалил вот такенную кучищу баблища за бесполезного урода? Знаешь, босс, вот это реально обидно щас было! Ты мне просто в душу харкнул, босс!

— Не преувеличивай, — покачал головой я. — Не в душу, а в кошелёк.

— Именно там она и хранится, босс. Я жду извинений! На колени вставать не обязательно, хотя я бы не отказалась.

— Ладно, обещаю, что, если ты попадёшь в тюрягу, я и за тебя внесу залог.

— Не совсем то, что я ожидала услышать, но для начала сойдёт. Учти, я тебя ещё не простила. И я страшно злопамятная.

— Могу в качестве утешения нанять тебя убирать второй этаж.

— Так себе компенсация за то, что какой-то говнюк получил две моих годовых зарплаты просто так!

— Он ничего не получил. Это просто залог. Его вернут. А я тебе дам полторы ставки.

— Две!

— Облезешь. И неровно обрастёшь.

— Ладно, жадина, пусть будет полторы. Если у тебя осталось, чем мне платить после инвестиций в эту вонючку. Кстати, у него что-то с рожей или мне показалось?

— А-а-а! Чел! Что с моей рожей, чел! — раздался истошный вопль сверху.

Послышалось шлёпанье босых мокрых ног, и на лестнице воздвигся авангардным монументом голый Говночел.

— Босс, если я его сейчас убью, тебе вернут деньги? — деловито спросила Швабра.

— Нет. На суд я должен предъявить его живым.

— И целым? Или некоторые не очень важные части могут отсутствовать?

— Мои татухи! Где мои татухи, чел! — возопил панк, даже не пытаясь прикрыться. — Что за нафиг? Не надо так!

— Какие ещё татухи? — спросил я совершенно серьёзно.

— Мои партаки, чел! На роже! На руках! На груди! На ногах! На жопе даже исчезли, чел! Смотри! — он повернулся, демонстрируя себя с новой стороны.

— Извини, босс, я блевать… — сдавленным голосом сказала Швабра, стремительно удаляясь в сторону туалета.

— А с чего ты взял, что у тебя были татуировки?

— Что ты несёшь, чел? Не надо так, чел! Я каждый партак помню! Кто бил, как, когда. На жопе у меня, например, был набит след от говнодава, типа символ того, что равнодушное мещанское общество меня выпнуло нафиг, и я рили тру пункер, андеграунд и всё такое. Так мне объяснил тот челик, который бил. Он, правда, потом хотел себе позволить с моей жопой лишнего, и я его отмудохал, но блин, чел, это был крутейший партак! А бутс на ноге? Ты знаешь, чел, что он значит? «Пинай говно!» Чел, это не херня какая-то, это позиция! И где всё, чел?

— Не знаю, — пожал плечами я, — не помню у тебя никаких татуировок. Тем более на лице.

— Чел, ты чо, чел? — побледнел панк. — Ты гонишь, чел, скажи, что гонишь!

— Да вон и девушка подтвердит. Эй, там, в сортире!

— Чего, босс? — выглянула Швабра.

— Разве у него были татуировки?

Уборщица посмотрела на меня, на панка, снова на меня. Я держал лицо тяпкой, но она сообразительная.

— Нет, босс, не было. Он и без того достаточно мерзкий. Извини, я пойду ещё поблюю. Не зови меня, пока не уберёшь это с лестницы…

— Блин, пиплз, вы рили сериосли? Я чо, блин, рили кукухой съехал? Пиплз, не надо так!

— Жизнь боль, — напомнил я ему.

— Шит. Факинг шит, — сказал панк тихо и побрёл наверх, оставляя на ступеньках мокрые следы босых ног.

— Жёстко ты с ним, босс, — сказала Швабра, вернувшись из туалета. — Но заслуженно. Я из-за него оставила в унитазе весь завтрак.

— Посмотри на это с другой стороны, — сказал я, — однажды он бы всё равно там оказался.

— Не утешает.

— Чем могу. А Говночелу не помешает хорошая эмоциональная встряска. Чтобы не думал о том, что скоро суд.

— А он скоро?

— Не знаю. Надеюсь, что нет. Пусть страсти по побитым детишкам поулягутся.

— Да плевать им на детишек, босс. Это отребье и дети отребья. Как я. Годятся только чтобы натравить на кого-нибудь. На меня, например.

— Зачем?

— Не знаю. Наверное, чтобы я не подавала другим примера. Чтобы все видели, что быть не со всеми очень паршиво.

— А почему ты не со всеми?

— Потому что меня от них тошнит, босс. Нальёшь тоника, рот прополоскать?

— Конечно. Со льдом?

— Если не трудно.

— Хочешь вчерашнего пирога?

— Не, босс, я теперь дня три жрать не смогу. Вспомню, как этот говнюк тут мудями тряс, и сразу блевать побегу. Меня мерзит от голых мужиков. Нет зрелища отвратительнее. Я даже на пляж не хожу никогда, мне тупорылого братца с его «проветриванием» хватает, чтобы не расставаться с белым другом неделями.

— А тут есть пляж? — удивился я. — Не видел реки.

— Не река, озеро. Я иногда купаюсь там. Ночью. Чтобы точно никого не было. Из города его не видно, рельеф…

— …обманчивый, да, я понял.

— Тут все такое… обманчивое, босс, — выдавила она неохотно после паузы.

Можно подумать, я сам не заметил.