Глава 1. «Лысая башка, дай пирожка!»

— «Жизнь – это большая медленная река!» — говорил один мудрец. Не помню, какой именно, может быть, даже я сам. На эту тему есть забавная история, рассказать? Ну, слушай.

В общем, жил-был один мужик. Нормальный такой, успешный даже – семья, дети, бизнес, машина, дом и всё такое. Но пришёл к нему кризис среднего возраста, и он задумался: что такое жизнь и в чём её смысл? Не естся ему, не спится, бизнес забросил – никак его этот вопрос не отпускает. И вот услышал он где-то, что есть в далёких горах далёкой страны некий Мудрец, который знает все ответы. Продал мужик бизнес, развёлся с женой, забил на детей и поехал. Путь был неблизкий. Он и по воздуху летел, и по морю плыл, и по горам лез. Деньги все потратил, вещи все износил, ботинки все стоптал, пережил кучу приключений и опасностей, но добрался. Упёртый был. Видит – пещера, а перед ней сидит Мудрец. Бородатый, спокойный такой, медитирует. Тот к нему:

«Мудрец! Говорят, ты знаешь ответы на все вопросы! Так скажи мне – что такое жизнь и в чём её смысл?»

«Жизнь – это большая медленная река!» — изрёк мудрец и снова замолк.

Мужик ждал-ждал – молчит мудрец. Ну, тут он и не выдержал:

«Да ты охренел вообще? Я продал бизнес, бросил семью, добирался к тебе целый год — а ты мне в ответ вот эту херню? Вот просто реально херню?» — и давай ему рассказывать и про свою жизнь, и про жену, и про детей, и про бизнес, и про путешествие с приключениями… Рассказывал-рассказывал, увлёкся, поднимает глаза – а мудреца нет.

«Эй, — говорит мужик растерянно, — ты где?»

И тут выходит из пещеры мудрец, и мужик его еле узнал – бороду сбрил, хламиду сбросил, переоделся в штатское, за плечами рюкзак.

«Ты, блин, чего?» — удивился мужик.

«Скажи мне, путник, — ответил тот вопросом на вопрос, — а это точно, что жизнь не большая медленная река?»

— В этой истории, пацан, есть некая абсурдная мораль, и состоит она не только в том, что смысла никакого нет и искать его незачем, но и в том, что жизнь при этом всё равно большая медленная река. Поэтому нет ничего лучше, чем момент, когда твой корабль отваливает от пирса. «Квинтэссенция надежды», вот как я это называю. Ты понятия не имеешь, куда занесёт тебя нелёгкая, потому что предсказуемость закончилась на берегу. Если ты за штурвалом, как я сейчас, то твоё будущее как будто бы в твоих руках. Но чёрта с два — в твоих руках только штурвал, а будущее само решит, каким оно будет.

— Всё, судно на фарватере. Идём средним ходом, держимся примерно посередине и надеемся, что там не притопло ничего такого, обо что мы можем пропороть днище. Эхолота нет, смотрим глазками. Да, ты тоже, у тебя зрение. Обращай внимание на завихрения воды, видишь, как вон там? Это значит, что неглубоко под поверхностью есть что-то утоплое. С берега упало, или корабль затонул. Осадка у нас небольшая, но и днище слабое. Поэтому ночью будем причаливать к берегу или становиться на якорь. На якоре безопаснее, на берегу удобнее. По обстановке. Мало ли, что никого нет, тут не угадаешь. Я как-то встал на ночёвку у берега в краях, где от сотворения мира не было никого, кроме крокодилов и макак, а проснулся от того, что мне в харю ржавым «калашом» тычут. Сюрприз! С тех пор предпочитаю якорь. Да и комаров на фарватере меньше, ветерком сдувает. Чем тогда дело кончилось? Ну, я же тут с тобой, верно? Значит, нормально кончилось. А могли и сожрать, кстати, там это как здрасьте. Спасло то, что этим ребятам позарез нужен был кто-то белый. И не для того, чтобы снять кожу на амулеты для колдуна (белая особо ценится), а для представительских целей. В тех краях, пацан, так было заведено, что белые имеют дело только с белыми. Тому была масса причин, начиная с того, что абсолютному большинству черножопых нельзя даже пустую бутылку доверить. Сопрёт и будет врать, что не видел, и не знает, что такое «бутылка», и вообще по-английски моя твоя не понимай. Нет, «черножопый» — это не оскорбление. Это южная Африка, и они сами себя называли «чёрная жопа». А меня — «белая жопа». И это тоже было не в обиду, потому жопа — это единственное что у меня к тому моменту осталось белым. Остальное загорело так, что от местных я уже отличался максимум на полтона. Но я всё равно был белый, и со мной можно было иметь бизнес, а они чёрные, и с ними — нет. Такие правила. Говорят, потом в тех краях многое поменялось, и чёрные жопы взяли верх над белыми. Отчего всё провалилось в то место, где чёрная и белая жопы перестают отличаться. Но я уже не застал. В тот момент мне просто сунули ствол в зубы и велели двигать к ихнему чёрному боссу. Кораблик свой я так больше и не видел, его непринуждённо отжали вместе со всем содержимым, а также сумкой налички, которую я унёс в клюве, сваливая из тех мест, где мне внезапно перестало нравиться. Так что, представ перед их шефом, я уже был нищим, как неудачливый разбойник, каковым на тот момент и являлся. Нигга-босс отличался слоновьим весом, бегемотьим пузом, золотыми цацками в полпуда и тем, что он считал чувством юмора.

Например, намазать кому-нибудь яйца мёдом и привязать у муравейника, очень смешно. Укатайка же, как он орёт! Его подчинённые тоже считали, что это забавно, хотя понимали, что в следующий раз в муравейнике могут оказаться уже их яйца. Что делать, сегодня смеёшься ты, завтра — над тобой. «Шоу должно продолжаться», как говорили в совсем другой стране по совсем другому поводу. Чёрные ребятки были типичные для того времени и места black rebels — отряд сопротивления. Чему? Ну, в основном, цивилизации. Из всех достижений белой культуры они выбрали себе автомат Калашникова и им же ограничились. Классическое племя дикарей с колдуном-шаманом, племенным вождём, раскрашиванием рыл извёсткой, художественным шрамированием всех мест, костями в широких носопырках, пирсингом мошонки и ритуальным каннибализмом. Модные, в общем, парни. Кто-то сказал бы, что в этом виноваты не они, а политика западного колониализма, и был бы прав, но в тот момент меня это не сильно утешало. Я был озабочен не историей колонизации Африки, а тем, чтобы меня не съели на ужин. К счастью, оказалось, что их интересует не моё просоленное морем мясо, а мои профессиональные навыки торговца оружием. Нигга-босс удачно отжал у соседних ребелзов партию стреляющего железа и хотел его сплавить, заработав себе на настоящий виски, белый костюм со шляпой и часы «Ролекс». Именно такой ему представлялась вершина человеческого благополучия, и я немедленно пообещал, что с моей помощью он её достигнет. Я бы в тот момент пообещал сделать его английской королевой, если честно, уж очень не хотелось стать закуской. Так началась моя карьера африканского ганз-сейлз-менеджера. Рынок оказался большой: оружие туда везли пароходами и самолётами, потому что война — дело прибыльное. Особенно когда воюют одни, а деньги зарабатывают другие. Впрочем, это всегда так. Типичный африканский ребел-бизнес — это задарить какому-нибудь нигга-боссу партию «калашей», объяснить, что соседний нигга-босс (которому ты тоже подарил партию «калашей») обозвал его жёлтым земляным червяком и подождать, пока они взаимно освободят от себя землю, содержащую нужные твоей компании полиметаллы. Ну, или сообщить нескольким нигга-боссам, что компания-конкурент, которая уже проделала этот финт ушами и отстроила на освобождённой территории заводик, — злые белые колонизаторы, угнетающие их уникальную племенную культуру. Чем угнетающие? Тем, что дают работу местному населению. Они не так чтобы не правы, кстати, — кто хоть раз видел, как худые чернокожие детишки голыми руками копают ядовитый кобальт в заполненных водой ямах, тот иначе смотрит на батарейку своего телефона. Сжигание одного завода приводит к постройке на его месте трёх новых, побольше, но в процессе возникает стихийный рынок оружия, на котором можно очень недурно заработать. Моему новому нигга-боссу очень хотелось на этот рынок влезть, но со своей шрамированной чёрной харей он никак не мог подняться выше уровня бартерных сделок «сменять ржавый калаш на три мешка бататов, калебас банановой косорыловки и толстую негритянку». Дамы там оцениваются по весу и объёму жопы — чем фемина толще и задница у неё шире, тем она красивее, и тем больше за неё дают патронов и самогонки. У моего нигга-босса был гарем из женщин настолько прекрасных, что они даже ходили с трудом. Мне как ценному помощнику была предложена в пользование дамочка второго сорта, пудов на шесть-семь, не больше, с жопой, которую даже можно было, поднатужившись, обхватить двумя руками. Престижно, но не высший класс. Когда я отказался от этой чести, выбрав в служанки никчёмную тощую замухрышку с длинными ногами, тонкой талией, глазами антилопы и улыбкой до ушей, чёрные братья решили, что «белый жопа» сошёл с ума.

Совсем без служанки там было нельзя — во-первых, пацаны не поймут, во-вторых, местный быт для человека, привыкшего к водопроводу и канализации, чрезмерно утомителен. Кто-то должен таскать воду бамбуковым ведром из ручья, поддерживать огонь в очаге, убирать в хижине, собирать бататы и ямс, варить кашу из сорго. Мужчине это делать по местным понятиям неприлично, а белому ещё и не по силам, уж больно климат тяжёлый. Имеющая столь непрестижную внешность девушка была счастлива оказаться в хижине целого помощника вождя, так что всё было к взаимному удовольствию во всех смыслах. Может быть, где-то в джунглях бегает мулатик или мулаточка с наследственным шилом в попе, потому что с контрацепцией в тех местах ещё хуже, чем с ватерклозетами. Но точно я этого не знаю. Не задержался надолго. Нет, не потому что не справился с возложенными на меня обязанностями, а потому что справился с ними слишком хорошо… Что ты меня дёргаешь? Куда смотреть? Дай-ка бинокль, так ничего не вижу… Ни фига себе! Вот она чешет! Твоя лысая поклонница, оказывается, спортсменка. Мы поди узла четыре даём по течению-то. Хорошо бежит, правильно — локти, колени, дыхание… Но чего она к нам привязалась, скажи мне? Нет, я знаю, что не скажешь, это риторический вопрос. Как ты думаешь, надолго её хватит? Марафонская дистанция — сорок два километра, и на неё не всякому здоровья достанет, особенно на диете из синтетической каши. Мы уже миль пятнадцать с утра прошли, а она всё бежит. Думаю, ещё миль пять, максимум, потом поймёт, что без толку. Спорить будем? Нет? Ну, как хочешь. Тогда огонь разводи, пора пообедать. Я у Митрида ещё полмешка концентратов подрезал, ему уже не пригодятся, а мы пожуём.

***

— Мда, вкус кикидамии — это нечто. Там ещё такие есть? Будь добр, переложи их на дно. Пусть будут на самый чёрный день. Чёрный-пречёрный, как те негры, на которых я работал в Южной Африке. Тамошняя кухня, пацан, тоже требует привыкания, и это очень мягко сказано, но кикидамию даже там жрать бы не стали, пожалуй. Словно обоссанные скунсом солёные огурцы пожарили на бычьем навозе. Нет, я ничего такого не пробовал, у меня просто богатая фантазия. Всю жизнь из-за этого страдаю. Вот и в Африке тогда я так ловко впарил партию стволов для нигга-босса, что… Проклятая фантазия, пацан, в ней всё дело. Я вытребовал своё шмотье с отжатого катера. Большую часть местные растащили или пустили на тряпки, поэтому нарядился… Ну, во что осталось. Выглядеть стал… Скажем так, эксцентрично. Но именно этого я и добивался. Типа такой залётный гастролер. Выпросил у нигга-босса, падкого на всё блестящее, как сорока, мои же собственные часы бренда «Командирские», нацепил кобуру с «десертным иглом» слоноубийственного калибра, полувоенный френч с попугайскими петлицами и тельник под него. Жалел только, что в импровизированном реквизите не нашлось будёновки, пришлось приколоть пионерский значок на бейсболку. Но и так вышло неплохо — я восстановил свой самый жуткий русский акцент, забрал три последние бутылки «Столичной» из моего бывшего бара и превратился в «рюсски мафия мэн, Иван Гоголефф». Моё собственное имя звучало недостаточно развесистой клюквой для такого образа. Иван Гоголефф прибыл в эти жаркие края «мэйкать бызнес» на «ган сэйлз». Стволы прямиком из «маза раша», свеженькие, ещё пахнут медведями и балалайками, а вовсе не дважды перепроданное и трижды украденное неграми списанное барахло, да как вы такое могли подумать? Иванушка был так колоритен, так убедительно путал на слух sailor и seller, так смешно выговаривал «фукинг сшит», так ловко хлопал стаканами водку, что его обещания дальнейших поставок после этой, разумеется, пробной партии, белые покупатели сожрали не жуя. «Мы, русские, своих не обманываем!» — хлопал их по плечам этот обаятельный дикарь. Американцы, которые тогда были основными покупателями стволов, каждый для своих карманных «блэк ребелзов», морщились от такой фамильярности, но «кипали смайлинг» — то есть улыбались до коренных зубов, как у них принято, если собираешься кого-то надуть. «Рюсски мафия мэн» продавал по хорошей цене, предлагая уважаемым джентльменам не беспокоиться о доставке, потому что у него «вери гуд релейшн ин совьет арми». Им мерещились какие-то секретные самолёты-невидимки КГБ, сбрасывающие в джунгли тонны «калашей», хотя на самом деле все эти калаши они же сами и завезли сюда год назад, и те даже почти не заржавели. В это время в джунглях толпа юных негритосиков отмачивала всё это старье в керосине, оттирала ветошью и смазывала солидолом, пакуя в ящики по принципу «что поновее — то сверху». Сделка века прошла на ура, нигга-босс, ощерившись от счастья, как гиппопотам, запускал обе ручонки в чемодан с зелёными бумажками, жрал дорогущий вискарь и просматривал каталоги «Ролекса». Я же тихо паковал вещички и активно прощался со служанкой, поскольку под шумок неплохо отслюнил кэша себе на карман и договорился с одними ушлыми ребятишками, которые брались вывезти меня вертолётом в места, где меньше крокодилов и больше ватерклозетов. Нигга-боссу об этом было знать ни к чему, поэтому я не мешал ему строить планы на дальнейшую эксплуатацию моего альтер-эго Ивана Гоголеффа, пока сам смазывал лыжи. И жизнь моя могла сложиться совершенно иначе, если бы не…

— Что там опять? Бежит? Ладно, дай бинокль. Да, выносливая как лошадь. Такое упорство меня пугает. Чего ей в кустах не сидится, как раньше? Чёрт, пацан, выглядит она уже не очень. О, споткнулась… Нет, бежит дальше. Но задору поубавилось как-то. И вроде прихрамывает, что ли… Опять споткнулась, что ты будешь делать! Да остановись ты уже, балда лысая, загонишь ведь себя! Да знаю, что она не слышит, далеко же. Могу я поболеть за единственное спортивное зрелище в округе? Чёрт, опять споткнулась, и опять… Упала, блин. Всё? Нет, встаёт, поди ж ты. Да отдохни, дура, куда ты опять бежишь? Вот же балда лысая! Ну, что ты на меня так смотришь, пацан? Что я могу сделать? Она сумасшедшая, да, а нам что, не плыть теперь? Ладно, чёрт с тобой, уговорил. Бросаем якорь, пусть хотя бы передохнёт. Эх, рано, всего ничего и прошли-то… Этак мы и до зимы не доберёмся! Хватит жалобные глазки мне строить, видишь, уже глушу дизель. Отдать носовой! Что? По команде «отдать носовой» ты должен бежать и отдавать якорь на баке. Не в смысле «отдавать кому-то», а в смысле снять барабан якорной лебёдки со стопора и травить… то есть отпускать трос, пока якорь не зацепится на дне. Один раз показываю, в следующий раз сам! Вот, примерно так, да. Что там лысая, угомонилась или дальше бежит? Может, она и не за нами вовсе, а просто по пути? Нет, встала. То есть села. То есть легла. Увы, пацан, она именно нас преследует. Может, зря я её спас? Шучу, шучу, не зря, конечно. Я бы там и бешеную собаку не оставил. Выпустил бы или пристрелил, но не оставил точно. Ладно, раз так вышло, разводи огонь, наварим каши. И кастрюлю возьми белую, которая побольше. Зачем? Отвезём порцию лысой. Вряд ли она в состоянии сейчас себя накормить… Ого, смотри, встала! Серьёзно? Железная женщина! Куда это она? О, раздевается… Раздевается… Разделась. Совсем. А, это она купаться.

Ещё бы, полдня бежать-то. Господи, худая-то какая! Но мускулистая. А грудь хороша, поверь знатоку! Нет, мне не стыдно подглядывать. Тебе стыдно, ты и не смотри. А я женщин пять лет не видел, хоть полюбуюсь. О, и одежду сразу простирнула, хозяйственная! Это она правильно, а то высохнет и колом встанет от пота. Смотри-ка, так голой и улеглась, наверное, переодеться не во что. Будет ждать, пока постиранная высохнет. Интересно, если мы сейчас с якоря снимемся, она так голой за нами и побежит? Или мокрое натянет? Нет, не буду проверять, что я, зверь какой? Что там каша? Вода закипела? Кидай три пакета. Со вкусом… Жизорики? У них что, генератор случайных слов на фабрике? Кидают мешок с буквами об стену, что отскочило — то и пишут. Хм… А съедобно, поди ж ты. Как сгущёнка с кетчупом. Откладывай треть сюда, в миску. Лысая мадам вырубилась с устатку, отвезу ей пожрать, пока спит. И чаю в кружку налей. Вот, а ты спрашивал, зачем маленький ялик, если у нас большой катер есть. Ладно, не спрашивал, но ведь мог бы спросить? А вот за этим. Чтобы к берегу мухой метнуться — тихо, быстро, безопасно. На катере не везде подойдёшь и дизель шумит, а тут вёслами раз-два — и там. Не скучай, я быстро. Одеяло запасное кинь. Прикрою её наготу, так и быть. Не приличия ради, а чтобы комары не съели.

***

— Ну, что тебе сказать? Фигура хорошая. Если откормить — отличная будет. Да, я её разглядывал, и мне не стыдно. В бинокль не то. И знаешь, что — она, пожалуй, красивая тётка. Была, до всего этого. Жизнь здорово потрепала, вся в шрамах, да и лысая башка ей не идёт, но отмыть, подкрасить, причёску отрастить — и будет снова хороша. Ей всего-то лет тридцать, вряд ли больше. Поставил на камушек кашу и чай, прикрыл тушку одеялком и вернулся. Ладно, ладно — рюкзак ещё проверил. Мало ли, что там… А там, кстати, почти ничего и нет. Предметы женской гигиены, пакет сухарей и каши четыре пакетика. Налегке путешествует. Оставил ей миску и кружку, будет хоть в чём воды вскипятить. На этом считаю нашу гуманитарную миссию исчерпанной. Нет, а что я могу? Агрорадиус же. Не смотри на меня так! Даже не будь она сумасшедшей, как травленая мышь, мы с ней на катере никак не поместимся чисто геометрически. Давай надеяться, что она отоспится, каши пожрёт, чаю попьёт, и залипшие контакты в её башке разомкнутся. Перестанет за нами бегать и займётся своими делами. А пока, раз у нас выдался свободный вечер, давай порыбачим. Я на берегу червей копнул, пойдём на корму, научу тебя обращаться с удочкой. Тебя отец не учил? У тебя отец был вообще, или только мама? Ну, что ты сразу? Извини, больше не буду, не плачь только. У меня, вон, отца не было, я даже не знаю, кто он таков. Это у нас семейная традиция, и мать без отца выросла, и бабка, и прабабка, которая «бабуля». У всех нас фамилия бабкина была, и отчество, я думаю, мать мне просто придумала, вряд ли его правда Один звали. Да, я Ингвар Одинович, самому смешно. Не одна бабуля, видать, у нас в семье была повёрнута на викингах. Один, чтоб ты знал, это бог такой был у них. Одноглазый. Променял, говорят, глаз на мудрость. Отдал его великану Мимиру, чтобы испить из источника. Наверное, сушняк замучил — они постоянно квасили там, боги эти. Даже само слово «квасить» происходит от имени «Квасир». Когда боги заключили очередной мир после очередной войны, они дружно плюнули каждый по разу в кувшин и сделали из слюны мелкого уродца – карлика Квасира. Потом его какие-то другие карлики грохнули и смешали его кровь с мёдом, так получился «мёд поэзии», которым они проставились великанам-турсам. Те, однако, не выжрали бухло сразу, а заныкали где-то в скале, поставив охранять дочку главного великана — наверное, она одна нашлась непьющая, больше доверить было некому. Но Один и тут отметился — просверлил скалу, превратился в змея, пролез в дырку и великаншу эту поимел. Прямо в виде змея, или обратно превращался, — об этом история умалчивает. Девице так понравилось, что она поделилась с ним заначкой. В надежде на продолжение, не иначе. Но Один не только хлебанул от души, но ещё и в клювике утащил. Да, именно в клювике — превратился в орла и свинтил от разочарованной девушки. Она-то думала, у них любовь, а ему только выпить подавай. Тот мёд, что он унёс в клюве, по дороге капал на землю, и кто вовремя поднял голову и раскрыл пасть — стал поэтом. А кто не вовремя, тому попало не из клюва, а из-под хвоста, и он стал хреновым поэтом. Похоже, что оттуда брызгало обильнее. Да, больной бред, но такова вся мифология. Смотри, клюёт, клюёт! Нет, сразу не дёргай, пусть как следует заглотит… Теперь пора подсекать — вот так это делается, учись. Тянем, тянем, вываживаем… Вот он, подлещик! Мелкий, но лиха беда начало. Давай червя. Нет, сам насаживай, как я показывал. И ничего не противно, дело житейское. Рыбу небось жрёшь, не противно тебе? Отлично, молодец. Ну, почти — кончик крючка не должен торчать, а то рыба уколется и не заглотит наживку. Вот, так лучше, да. Забрасывай. Всё, теперь опять сидим, ждём, на поплавок смотрим. Это и есть «рыбалка», пацан, — секунда азарта на полчаса скуки. Как и вся наша жизнь, впрочем.

***

— Смотри-ка, кто это там катит? На велосипеде, поди ж ты… Не видел тут пока велосипедов, а ведь логичное решение — не так быстро, чтобы с разгона влететь в чей-то агрорадиус, и не так медленно, как пешком. Дай-ка бинокль… Надо же, какое-то юное создание. Девочка, пожалуй. С поправкой на моё зрение, дал бы ей лет пятнадцать. Куда это она намылилась? Прямиком к Лысой, поди ж ты! Не дай бог разбудит!

— Эй, ты, на велике! Да, я к тебе обращаюсь! Отвали от контуженной! Я серьёзно! Что ты рукой машешь? Вы же сейчас триггернетесь друг на дружку как нефиг делать, и она отмудохает тебя твоим же велосипедом! Причем как есть, голая. Кино будет то ещё, конечно, я бы посмотрел, но лучше не надо. Да уйди ж ты, бестолочь малолетняя! Не ищи себе беды! Нечего у нее взять, я уже проверил!  

— Кучи проблем, пацан, можно было бы избежать, если бы дети слушались взрослых. Но хрен там. А ну, притащи-ка мне бегом запасной вал. Он возле движка в рундуке лежит. Да труба такая чёрная. Надеюсь, с берега деталей не разглядеть.

— Алё, на берегу! Видишь это ружьё? Если не отстанешь от усталой женщины, я тебя пристрелю сейчас нафиг! С Лысой Башкой я уже давно знаком, а тебя первый раз вижу, так что выбор очевиден. Да не слышу я, что ты там говоришь! И не ори, разбудишь! Проваливай, или буду стрелять! Я серьёзно! Вот, сразу бы так. Педалируй отсюда, дитя пустошей! Счастливого пути!

— Нет, пацан, разумеется, я блефовал. Даже будь это и вправду ружьё, я бы не стал стрелять. Кстати, интересный вопрос – откуда это юное создание знает, что такое «ружьё»?

***

— Улёгся? Надеюсь, сегодня лысая мадам хотя бы ночной концерт не закатит, будет спать с устатку. Как тебе рыбалка? Скажи же, здорово? Нет? Скучно? Ладно, если честно, мне в детстве тоже казалось скучноватым. Меня бабуля заставляла, очень уж она любила рыбку есть, а ловить — нет, не любила. «Эй, Инги, хватай удочку и на пруд!» — вот и весь разговор. И если вернусь без рыбы, то бабка просто испрезирается вся. Подробно расскажет, какой я криворукий никчёмный бездельник, который даже карасей натаскать из пруда не в состоянии. Вон она, бабуля, рыбу тоннами ловила! Ну да, на сейнере-то, разумеется. А в нашем пруду на каждого карася по три рыбака! Впрочем, я и вправду так себе был добытчик — удочку заброшу и в книжку уткнусь, все поклёвки проморгаю, вытащу голый крючок — и обратно. Так что бабуля права была, но я всё равно обижался. А мы с тобой молодцы, неплохо натаскали сегодня. Вкусно было? То-то же, это тебе не кашу постылую трескать. Но ту рыбу, что бабуля жарила, ты бы, пацан, с пальцами слопал. Ловить она не любила, но жарила так, что даже самый костлявый карась выходил вкуснее, чем в дорогих ресторанах элитная лососина. Вся остальная её стряпня на вкус была полной фигнёй, но рыба… Я потом всякое пробовал везде, но бабулиных карасиков никто не переплюнул. Она умела как-то так хитро сделать, что там даже косточки рассасывались, один хребет оставался. Вот ты сегодня обплевался костями весь, потому что я так не умею. Не передала бабуля секрет, да я и не просил. Мне лишь бы пожрать да удрать тогда было. Что, не спишь? Сказку тебе? Ладно, слушай про Колобка.

— Жили были дед с бабкой… Ну, как дед с бабкой? Это, я думаю, художественное преувеличение. Детям все, кто старше родителей, — деды с бабками. Я, наверное, тоже тебе стариком кажусь, а между тем, я ещё вполне могу того-этого, по амбарам и сусекам… Вот и тот дед свою бабку по сусекам скрёб-скрёб, и наскрёб с ней Колобка. Некоторые считают, что это солярный символ, но я думаю, что это был обычный пацан, типа тебя. Только лысый, как наша быстроногая мадам. Поэтому и назвали его Колобком, что значит «около обкома». Около обкома тогда кто стоял? Ленин! А Ленин какой? Лысый! Вот такая связь партии с народом, да. Колобок посидел-посидел на окошке, поглядел на мир да и свалил от родителей, как все дети делают. Плачет бабка, плачет дед — пацана простыл и след! Идёт он себе по дорожке, символизирующей жизненный путь, и встречает… Ну, например, зайца. Тот такой: «Хоба, привет, лысый пацан! Ты такой трогательный лопушок, что тебя просто невозможно не слопать!» «Не, — отвечает тот, — я от дедушки ушёл и от бабушки ушёл, потому что я нонконформист. Так что от тебя, ушастый, тем более свалю». И свалил. Хотел заяц Колобка догнать, но вспомнил, что вегетарианец, и не стал. Потому что — а смысл? Шурует Колобок дальше, а навстречу ему волк. Это тебе не заяц, зубы — во, пасть как мясорубка. «О, — говорит Волк, — какие пацаны, и без охраны! А ну-ка я тебя сейчас зохаваю, лысый!» «Не, — отвечает тот, — я от бабушки ушёл и от дедушки ушёл, потому что я в подростковом протесте. И от тебя, волчара позорный, тоже моментально сдрисну». И дальше пошёл, посвистывая, типа всё ему нипочём. Подумал волк, подумал и не стал его жрать. Подростки страшно токсичные, это все знают. Идёт Колобок дальше, а навстречу ему медведь. Мощный зверь, серьёзный, на одну лапу положит, другой прихлопнет — только лаваш от Колобка и останется. «Колобок, — говорит, — Колобок, я символ властной вертикали, и я тебя съем!» «Не ешь меня, воплощённая государственность, я тебе песенку спою!» Достал гитарку и давай в три аккорда песни протеста орать, проклятый мир родительского мещанства в рифму бичуя. Послушал это медведь и аж аппетита лишился, такая там чушь была. Плюнул да лапой махнул — авось сам перебесится. Совсем Колобок после этого охамел, шагает такой, ничего не боится. И тут ему навстречу Лиса. Он ей сразу: «Я от бабушки ушёл, от дедушки свалил, от зайца смылся, от волка слился, от медведя когти рванул, так что ты, рыжая, эту ботву даже не начинай. Я парень опытный, практически лидер протеста». А она в ответ: «Ну разумеется, дружок! Они все просто тупые замшелые предки, а ты у нас уникальный бабушкин колобочек, нитакойкаквсе, где уж им тебя понять-поймать! Я же тебя понимаю, тобой восхищаюсь, уважаю тебя как свободную личность и поддерживаю твоё право на протест». «А не брешешь? — усомнился Колобок. — До сих пор меня все только дурачком малолетним называли…» «Что они понимают, эти глупые взрослые? Я не просто тебя поддержу, я предоставлю тебе трибуну и сцену! Чтобы ты, такой прекрасный, мог с неё свободно самовыразиться! А ну-ка, прыгай, дружок, ко мне на язычок…» О, пацан, да ты спишь уже? Ну и ладно, там всё равно плохо кончилось, как всегда. Спокойной ночи.