Ветряные мельницы образования

В продолжение к этому.

Итак, собрание состоялось. И я таки не удержался, да. Я не люблю много говорить и не умею, если честно – я письменный человек. Но…
В общем, по порядку:

Представьте себе картину: актовый зал, сидят мрачные родители вперемешку с угрюмыми подростками, а перед сценой расположились завуч и два учителя. Директора с милицией почему-то не было, мотоциклеты с пулеметами тоже не подвезли. И начинается обличительная речь завуча…
Что меня сразу зацепило – это обращение во множественном числе, причем и к родителям, и к детям сразу. Тон был дивный — лязганье траков в нем слышалось, скрежет орудийных башен и тяжелая поступь краснознаменного гегемона. Таким тоном меня в 87-м из комсомола выгоняли, за невосторженность мыслей. Началось с подачи: «Мы считали, что вы порядочные люди…» — это, заметьте, всем собравшимся. Я молча восхитился отличным заходом и положил диктофон поудобнее. Дальше было не хуже: «Мы не можем больше работать с такими детьми…» — опять же, заметьте, со всеми детьми они не могут. Со всем классом. Аллергия, блядь, у них? Я мысленно сказал: «Ну и увольняйся нахуй, если работать не можешь, в чем вопрос?». Но промолчал пока. Потом нас стали стращать последствиями для класса – для всего, блядь, класса! Из-за одного придурка, который сделал глупость. Типа, журнала нет, проблемы с аттестацией будут у всех. В общем, мы обязаны найти виновного, иначе накажут весь класс. Ну не охуели ли? И дальше обычный бред про милицию, которая должна все бросить и расследовать пропажу журнала в средней школе. Делать им больше нечего, ага. Я все сижу и молчу.

Потом выступила учительница музыки, у которой из под носа и уперли журнал, с поминутным изложением того, как и в какую сторону она отвернулась, пока коварные ниндзя прокрались и совершили эту кражу века. «Я вечнобиженная стервозная старая дура, ведущая нахуй никому не нужный предмет» было написано на ее челе большими буквами. Это именно та учительница, которую хотели назначить нашему классу классухой в наказание. Мне было интересно, как ощущает себя учитель, назначаемый детям В НАКАЗАНИЕ, но тут я понял – она просто не понимает двусмысленности ситуации. Оперативная память мала. И что это таки да, реально страшно – в ментов с расследованием я ни в жисть не поверю, а вот назначить такое чудо в классные руководители – это действительно жуткая кровавая месть. По роже видно – ей только дай, она всем все припомнит… Она и до этого приходила на собрания заунывно стонать, что ее никто не любит и дети не уважают. Ну так они ж не дураки, дети-то.

Потом опять завуч снова закамлала про страшные последствия, и про отвратительный коллектив, где никто не пришел и не настучал. В общем, «выдавайт политрук унд официр, иначе мы вас всех будем немножечко стреляйт». «Ведь вы знаете, знаете, кто это сделал! Так приидете же и всепокайтеся! Настучавший да спасется, а промолчавший сгинет в «отстойном классе», во мраке и скрежете зубовном!». Кстати, как вам термин «отстойный класс»? Он употребляется учителями по отношению к общеобразовательному (не специализированному) классу гимназии. Приятно, должно быть, детям, которые там учатся…

Но я опять же сижу и молчу. И надо бы встать и заорать – но не можется. Вот знаете, со стыдом поймал себя на том, что мне страшно. Где-то там, в глубине души, еще живет тот мальчик, которого тридцать лет назад прессовали две недели всем педсоветом, чтобы он признался в том, чего не делал. (Только что по почкам не били, и за то спасибо. Но усиленно поощряли к этому одноклассников). И этому мальчику внутри еще было страшно тем ужасом бессилия и чудовищной несправедливости. И, хотя разумом я прекрасно понимал, что это просто старые грымзы, которые ровно ничего не могут мне сделать, я сидел и молчал.

А потом выяснилось вообще прекрасное – оказывается, девочка, которая сдуру сперла этот самый журнал, давно уже призналась, а весь прессинг продолжается просто для того, чтобы все усвоили, какое они чмо, и какое дети их чмо, и что с ними что хотят тут, то и сделают. Ну и для того, конечно, чтобы кто-нибудь из детей таки настучал на одноклассницу, пока не поздно. А то непорядок, сами понимаете – что это за коллектив, где не стучат? Педагогический прокол, а не коллектив.

Вывели перед строем зареванную девочку, выдавили из нее невнятные извинения пополам с соплями, отправили обратно. Я все молчу, заметьте. Тошнит уже, а молчу. Но потом предложили выступить родителям. И встала некая Тетка и понесла уже запредельный соцреализм: «…мы, в едином порыве, …осуждаем, … всем коллективом, …клянемся что, …повышенные обязательства, …отщепенцы в наших рядах…» И я таки не выдержал. Мне стало страшно, что сейчас встанут остальные в том же «едином порыве» и продолжат эту сладостную тему самоунижения, и дотаптывания оступившегося. И вот тогда мне останется только действительно уебывать в Австралию – хоть вплавь, — потому что жить среди таких людей просто нельзя.

Я не стал говорить с места. Я вышел вперед, присел жопой на стол президиума этой «особой тройки» и развернулся к залу. Верите – руки тряслись, сам с себя удивляюсь. И я сказал. Я много чего сказал – минут пятнадцать меня несло. И про то, что у нас давно не общинный строй, и что принцип коллективной ответственности противоречит законам нашего государства. И что такой прессинг на детей, с навязыванием круговой поруки, абсолютно аморален, незаконен и даже подсуден. Что требовать от детей доносительства – мерзость и дурь. Что дети есть дети, и что они совершают ошибки. Что пусть они совершат их сейчас, а не потом, во взрослом возрасте, когда последствия будут куда тяжелее. Что школа не место для игры в суд, причем для игры, в которую играют взрослые люди, используя в ней детей. Что бред про милицию слушать стыдно – кого вы хотите этим напугать? И что давайте уже прекратим эту абсурдную пародию на партсобрание, потому что стыдно на вас смотреть, сограждане. Я еще чего-то говорил, но помню плохо, потому что это был порыв вдохновения.
А потом пошел, и сел на место, потому что сказать мне было больше нечего. Я тридцать лет, можно сказать, ждал этого момента, а всего-то на пятнадцать минут меня и хватило.

Собрание еще некоторое время продолжалось, но весь пафос как-то сдулся. И родители стали говорить: «Действительно, чего это мы? Ну, хуйню девочка спорола, бывает. Кто из нас в детстве хуйни не спорол? Да и вообще, пора, действительно, заканчивать эту байду…». И классная руководительница пустила слезу, говоря, что дети вообще-то прекрасные, и что лично она ни от кого доносительства не требовала и вообще, она, конечно, не отдаст этот класс, она их всех так любит! – смотрела она при этом, почему-то, исключительно на меня. Она вообще не плохая тетка, эта классуха – молодая, неглупая, дети ее любят. Вот только среда влияет. И оказалось, что оценки никуда не пропали, потому что все дублируется учителями в своих журналах, и вот они, все оценки – можете ознакомиться. И, конечно, ни о какой неаттестации речи идти не может, ну что вы. И про милицию, что характерно, тоже как-то замяли. И вообще, чего это мы тут делаем – учиться надо, а не фигней страдать! Конец четверти на носу!
Всем спасибо, все свободны.

Вот вечно так — рассвирепеешь, накрутишь себя, размахнешься – а удар в пустоту. Ветряные, блядь, мельницы образования.

1 комментарий

Оставить комментарий

Новая книга

 

Календарь Мизантропа