Глава 14. Зигзагами в тумане

Караван стоит на обочине, машины заглушены, люди столпились у головного «кукурузера», смотрят куда-то вниз. Мы сбросили скорость и подкатились почти неслышно, заметили наш лимузин не сразу, а когда увидели — расступились.

На старом выветренном асфальте расстелено покрывало, на нём лежит чернокожая девочка лет пятнадцати, иссера-бледная. Глаза закатились, на губах выступила пена, руки и ноги беспорядочно подёргиваются. Рядом сидит на корточках пожилой мужчина с фонендоскопом и аптечкой, видимо, врач. Стоит мрачный, как туча, Мирон.

— Я ввёл адреналин, антишок и обезбол, — говорит доктор, — больше ничего не могу.

— Когда она оклемается? — зло спрашивает Мирон. — Хотя бы два перехода! Всего два!

— Понятия не имею. Она сначала передознулась, а потом перенапряглась.

— Никчёмная тварь, — сплюнул прямо на ребёнка караван-баши, — выброшенные деньги…

Он повернулся, увидел нас и заткнулся. Выражение его лица мне не понравилось.

— Не унимаетесь, значит, — сказал Мирон. — Догнали. Красивая тачка, кстати.

— Угробил девчонку, упырь? — прошипела Донка. — Я же говорила, что не потянет она караван, хоть как её гранжем накачивай!

— Тебя вот не спросил, пьянь подзаборная! Ну, догнали вы нас, дальше что?

— Дальше ты ответишь на мои вопросы, — вмешалась Аннушка.

Я выполз из салона машины, разложил костыли, присел на крыло, прислонил их рядом. Что-то у меня дурные предчувствия.

— И что же нужно той самой Аннушке от простого караванщика?

— Кто и из чего делает гранж? Откуда берутся в таком количестве рабы-глойти? Куда ты на самом деле вёз беженцев? Кто тебя на них навёл?

— Всего-то? — усмехнулся Мирон. — Из чего делают гранж я понятия не имею, но делают его люди, которым плевать на наглых девок-курьеров, какими бы знаменитыми они ни были. Люди, которые рулят половиной бизнеса Дороги, а скоро будут рулить второй половиной. Люди, которых даже Коммуна трогать боится. Откуда берутся новые глойти? От них же. Берём сотню рабов, накачиваем гранжем, девяносто сдохнет в судорогах, десять выживут и станут глойти. Потому беженцев там выкупают в любом количестве — недорого,  так мне-то они и вовсе даром достаются. Ещё и приплачивают за доставку, чистый профит. Глойти из них, конечно, слабенькие, чуть не одноразовые, зато безотказные. И платить им не нужно, только кормить и гранж давать. Видишь? Никаких секретов. Всё тебе рассказал. А знаешь почему?

— Потому что дурак, — ответила Аннушка. — Ты думаешь что-то вроде: «Мы в пустом срезе, закон-тайга, сейчас я их грохну, ребята не сдадут, все повязаны, никто не узнает. Донку запугаю, заставлю довести караван, там её тоже в расход, а глойти куплю новую».

Мирон дёрнулся, глаза отвёл, но, сдаётся мне, мнение о ситуации у него не изменилось. Я бы на его месте так же думал. У него два десятка мужиков с оружием, а у неё один калека с костылями. Так себе расклад.

— Ты забыл сказать, кто тебя навёл на беженцев, — настойчиво повторила Аннушка.

— Корректор один. Я с ним часто работаю, да и не только я. Их же всё время посылают коллапсы разгребать за «спасибо». Типа миссия и долг, всё такое. Но они же не все долбанутые, есть и те, кто знает, с какой стороны на бутерброде масло. Вот и этот из таких. Ушлый парень, не спешит коллапс останавливать, сначала мне сообщает и организует выход беженцев с ценностями. Чаще всего у них один хлам, но бывает и что-то интересное. Впрочем, беженцы сами товар, но это я уже говорил. А потом он срез спасает… Ну, если успеет, конечно. Надо же выдержать время, чтобы аборигены прониклись, поняли, что всем кабзда, и были готовы бежать, прихватив имущество. В общем, ситуация вин-вин — и он задание выполнил, и мы заработали. Потом ему откатываем процентик, он опять в шоколаде.

— И что за корректор? — спросила недобрым тоном Аннушка.

— Он не дурак представляться. И так приметный, рыжий такой. Я у него документы не спрашивал. Вот, сдадим товар, оставим ему долю.

— Рыжий, значит. Вот ведь сука! Знала бы я…

— Что, знакомец? — ухмыльнулся Мирон. — Тесен Мультиверсум…

— Ага, был знакомец. Да весь вышел. Видишь ли, он, как и ты, думал, что правила для других, и что всегда выкрутится. Но доигрался. Не пригодится ему его доля, впрочем, и выделять её будет не с чего. Итак, последний шанс — возвращайся на Терминал, рассказывай всё, что знаешь, под запись брокеру, верни беженцам имущество, выплати компенсацию. Тогда, может быть, уйдёшь живым. Караваны тебе больше не водить, но, я думаю, ты уже накопил себе на приличную пенсию.

— Или что?

— Или попробуй меня грохнуть и посмотри, что получится.

— У меня есть встречное предложение, — скривился Мирон. — Вы просто сваливаете. Будем считать, что вы меня не догнали. Можете забрать этих нищебродов, я даже машины с ними отдам, всё равно эта пиздючка малолетняя их не тянет. Хлам верну, говна не жалко, кроме пары позиций, у меня по ним заказ. У вас есть глойти, везите их куда хотите. А я отправлюсь своей дорогой. На Терминал больше не сунусь, сменю маршруты, ты меня не увидишь. Убыток, конечно, но зато разойдёмся краями. Про тебя всякое рассказывают, не хочу обострять. Как тебе такой вариант?

— Мирон, — позвал его, поднимающийся на ноги врач, — послушай…

— Потом, — оборвал его караванщик.

— Мирон, она умерла.

Все посмотрели на девчонку — она лежит, оскалившись в смертной муке, глаза закрыты, не дышит.

— Твою мать, — сказал с досадой караван-баши, — значит, не разойдёмся. Мне нужна глойти.

Он потянулся к висящему на плече дробовику.

Я, честно говоря, ожидал, что дело этим кончится. Такие, как Мирон, не склонны сдаваться, если видят шанс отбиться. Отстреливаются, финтят, уходят посадками. Есть шанс — будут драться. На мой взгляд, шансы у него хорошие, так что было бы странно ждать чего-то другого. Уверен, что даже если бы девчонка не умерла, он бы всё равно попытался бы нас грохнуть. Сделал бы вид, что договорились, и ударил в спину. Насмотрелся на таких. В общем, когда моя чуйка заверещала: «Началось!» — я был готов.

Рука Мирона только дёрнулась к ремню дробовика, а я уже ткнул стоящего ко мне спиной караванщика верхней частью костыля под колени. Резко и неожиданно, так что он завалился на спину прямо мне под ногу, а я добавил кулаком по лбу, шарахнув его затылком об асфальт. Пара секунд, у меня в руке короткий помповик, а остальные водители даже ещё не поняли, что разговоры кончились. Когда Мирон перехватил ружье из-за спины и навёл его на Аннушку, я успел первым. Пять лет в штурмовых, не кот насрал. Сноп картечи прилетел ему аккурат в живот, грудь и руки, так что ответный выстрел не состоялся. Дробовик на небольшой дистанции вполне действенная штука, хотя я скучаю по пулемёту.

Я ожидал, что Аннушка схватится за пистолет, но она за ним даже не потянулась. Вместо этого крутнула перед собой руками, отчего все звуки заглохли, солнце погасло, накатил лютый холод и туман — и тут же всё вернулось как было. Кроме караванщиков и Мирона. Машины, дорога, я, Донка, Аннушка, мёртвая девчонка — а их нет.

— Ох, — выдохнула, оседая на трясущихся ногах, Донка, — я чуть не описалась. Разве так можно? Думала, нам конец.

— Если б меня было легко убить, — фыркнула Аннушка, — кто-нибудь давно бы это сделал. Ты поспешил, солдат, всё было под контролем.

— Разумеется, — кивнул я. — А как же. Непременно.

— Сходи, успокой беженцев. Выстрел их мог напугать.

Я закинул оружие за спину, поднял костыли и заковылял к машинам. Из вахтовки и автобусов происходящее в голове колонны не видно, так что среди пассажиров царит тихая паника.

— И снова здравствуйте, — сказал я, постучав костылём в окно. — Вылезайте, есть новости.

***

Больше всего беженцев взволновало не то, что их обманули, что везли в рабство или на смерть, а то, что им вернули святыни. Их главный чуть не рыдал, обнимаясь с замшелым древним сундуком, который мы нашли в багажнике «лендкрузера». Я не стал просить его открыть, хотя, признаюсь, было любопытно. Золоту они обрадовались куда меньше, впрочем, его и немного было. Остальное барахло растащили женщины, суетливо разбирая, где чьё.

— Что дальше? — спросил я у Аннушки.

— Давайте похороним девочку, — сказала Донка. — Она не виновата, что её посадили на гранж. Даже если бы Мирон не заставил перенапрячься, всё равно бы долго не протянула. Эти, гранжевые, сгорают, как свечки.

На костылях из меня могильщик никакой, но немногочисленные мужчины беженцев справились сами. Среди них нашлось трое, умеющих управлять машинами, так что женщин и детей загнали обратно в вахтовку и два автобуса. Я сел за руль «лендкрузера», благо он на «автомате» — две педали, справлюсь. Рядом со мной устроилась Донка.

— Остальные бросим тут, — деловито распоряжается Аннушка. — Я поеду на Алинкиной, её я никому не доверю. Не дай бог поцарапаете! Донка доведёт до Терминала, там встретимся. Пить ей не давай, в остальном слушайся, она глойти опытная. Будешь потом хвастаться, что водил караваны по Дороге!

— Кому хвастаться-то?

— Не знаю. Бабе какой-нибудь. Будет же у тебя когда-нибудь баба? Кто-нибудь да позарится, мир не без добрых женщин. А если нет — вон, у тебя три автобуса ничейных, многие уже с детьми, вообще ничего делать не надо.

— Детей себе я предпочёл бы делать сам, — мрачно ответил я. — Тут весь смысл в процессе.

— Ну, как знаешь. Постарайтесь не заблудиться, не потеряться и не вляпаться в какое-нибудь говно. Или хотя бы не очень глубоко в него лезьте. Всё, я погнала, с вами тащиться скучно.

Взревел мотор, ретро-кар шлифанул колёсами по песку, рванул к горизонту и почти сразу исчез. На Дорогу, надо полагать, ушёл.

— Что мне надо делать? — спросил я старуху. — Никогда не водил караваны.

— Почти ничего, — вздохнула та, — рули, куда скажу. Остальное на мне. Ох, бедненькая я, старенькая, усталенькая, тре-е-езвенькая…

— Заводимся, — сказал я в рацию. — Ехать за мной, соблюдать дистанцию, не отставать. Все услышали, приём?

Подождал, пока откликнутся вахтовка и автобусы, включил на коробке «драйв», вывернул руль, выезжая с обочины и покатился вперёд.

— Чуть быстрее давай, — сказала Донка. — Надо хотя бы километров шестьдесят в час набрать, так переходы легче. Но сильно тоже не разгоняйся, мало ли какие сюрпризы. Так и держи шестьдесят-семьдесят, самая нормальная скорость.

— И когда переход? Мне бы подготовиться…

— Ты что, совсем дикий?

— Абсолютно.

— Ладно, учись, пока старая Донка жива. Смотри, срезов в Мультиверсуме как бы дофига, значит, теоретически, из одной точки в другую можно попасть бесконечным числом путей. Самый короткий — просто тупо переть по Дороге. Но это надо до хрена энергии или здоровья, иначе будешь еле колупаться и сдохнешь раньше, чем доберёшься. Поэтому все идут «зигзагами», чередуя срезы с Дорогой. Понятно?

— Не, вообще непонятно. Как двигаясь по одному миру, можно добраться в другой?

— Блин, как бы тебе объяснить-то… Ну, типа, считается, что все дороги всех миров — это проекция одной Дороги. И если ты знаешь направление, то в целом пофиг, едешь ты в срезе или между. Лишь бы в правильную сторону.

— И как узнать, какая правильная?

— Тебе? Никак. Для этого нужны либо глойти, либо всякие древние странные хренюшки — маячки, резонаторы, локаторы, прочая чушь. Раньше была всякая техника, которая работала вместо нас. Большое движение было, даже дирижабли между миров летали, хотя это совсем давно. Теперь всё стухло, а глойти остались.

— Как-то не укладывается в голове, — пожаловался я. — Сложно вообразить.

— Ну и забей, — отмахнулась бабка. — Суть в том, что я вижу направление. Нам туда, — она махнула рукой вперёд. — Пока дорога тут идёт в нужную сторону, мы едем по ней и не паримся. Движемся тут и движемся вообще. Мотор работает, я отдыхаю. А если шоссе свернёт, то мы уйдём на Дорогу и будем ехать по ней. Теперь уже я усираюсь, потому что на одном моторе там хрен уедешь. И так пока я не увижу новый кусок в нужную сторону. Тогда мы выскочим и поедем по нему.

— А просто продолжать ехать прямо, когда шоссе свернёт, нельзя? Ну, типа, по целине. Тут местность ровная…

— Не, служивый, это так не работает. Потому что дорога — это одновременно и Дорога, а целина — это просто земля под колёсами. Нет связи.

— То есть если вообще дорог нет, то туда не попасть?

— Я, блин, хрен его знает, — призналась Донка, — я просто караваны вожу. Может, нельзя, а может, как-то можно. Я среза без дорог не видала ни разу, но мало ли чего я не видала. Я вообще большую часть времени пьяная или упоротая была раньше. Эх, хорошие были времена…

— Не ной, дальше рассказывай.

— В общем, путей в нужную сторону один чёрт дофигища, и все бы катались, ни разу не встретившись, но есть нюансы. Во-первых, как ты, надеюсь, догадался, удобнее всего ехать там, где есть длинные прямые трассы в подходящих направлениях. Во-вторых, желательно, чтобы они были более-менее в приличном состоянии. В-третьих, чтобы никто там не жил, иначе сразу шлагбаумов навтыкают.

— Серьёзно?

— Прикинь, есть такие места, которые не то чтобы совсем не объехать, но очень большой крюк выходит. Хрен его знает, почему. В то болото, где Мирон вас подобрал, думаешь, от хорошей жизни ныряют? Не, просто точка такая. Однажды дорогу там совсем размоет, придётся-таки искать объезды, но пока проще мокнуть. Так вот, встречаются такие же узости в населённых срезах. Мало, но есть. И что первым делом аборигены делают? Натурально, вводят сбор за проезд. Все ругаются, но платят, потому что объезжать дороже. Вот так-то.

— Интересно.

— Да куда уж там, — махнула рукой бабка. — Ещё один момент — на популярные дороги, бывает, садятся рейдеры. И тут на кого нарвёшься — кто-то долю груза стребует, кто-то типа «за охрану и сопровождение» возьмёт. Попадаются и полные отморозки, которые караван разграбят, а караванщиков вырежут или в рабство продадут. Тогда их либо зачищают, либо опять же ищут объезд.

— И при всём изобилии путей, все ездят по одним и тем же? — сообразил я.

— Ну, не совсем так, но, в принципе да. Аннушка, уж на что оторва, и та предпочитает по накатанному прохватить, а не искать на жопку приключений по незнакомым срезам. Для караванов тем более, потому что чем чаще по маршруту ходят, тем легче на нём даются переходы. Натаптываются, что ли.

— С проходами примерно так же работает, — кивнул я.

— Ну и подумай, какой дурак будет своего глойти по целине мучить и нарываться на сюрпризы, если есть лёгкий проверенный путь? Тем более сейчас, когда глойти и так в загоне. В общем, велик Мультиверсум, а всё равно все локтями толкаются, и рожи везде одни и те же. Вон, кстати, видишь, трасса пошла на поворот?

— Вижу.

— Ну, значит, пришла Донкина тяжкая доля — жопу рвать. Переходим!

Машина дрогнула, как будто перескочив небольшой бугорок, солнце погасло, как выключенное, всё погрузилось в туман. Я посмотрел в зеркала, но остальных машин не увидел.

— Где автобусы? — заволновался я.

— Отстань, — зашипела на меня Донка, — не отвлекай. Всё при нас. Не твоя забота. Смотри вперёд, рули прямо!

Глойти сопит, дышит тяжело — как будто и правда машину толкает, а не внутри едет.

— Теперь смотри внимательно, будет съезд. Ты должен его увидеть! Это важно!

— Нихрена, один туман.

— Смотри, я тебе говорю! Старайся!

Я уставился вперёд так, что чуть глаза на лоб не вылезли, и всё равно чуть не пропустил.

— Туда, да туда же, придурок! — Донка тычет пальцем вперёд влево. — Сворачивай!

Я повернул руль почти наугад, в последний момент увидел контур чего-то, вроде примыкающей дороги, поправил курс — и солнце снова зажглось.

— Чёрт, напугал, — сказала дрожащим голосом Донка, — уж думала, проскочим. На Дороге, знаешь ли, заднего хода нет. Ладно, привыкнешь. Сначала все водилы ни хрена не видят, но потом привыкают по-чуть.

— А ты что видишь?

— Я, блин, чёрт меня дери, вижу такое, от чего ты бы визжал, рыдал, ссался и просился к мамочке. А все говорят: «Доночка пьянь, Доночка все мозги пробухала!»

— Я не говорю.

— Просто мы недавно знакомы.

Я посмотрел в зеркала: вахтовка и два автобуса, как ни в чём не бывало, катятся сзади. Ну, хоть это в порядке.

Пейзажик удивительно никакой — дорога в две полосы, на асфальт нанесло листвы с придорожных посадок, цвет листьев выдаёт позднюю осень, небо облачное с просветами, воздух прохладный и влажный. Прямо-таки наша средняя полоса.

— А мы разве не тем же путём возвращаться будем?

— Нет, другим. Большинство маршрутов… как, блин, это слово-то умное? Анизотропные, вот. Туда — одним путём, обратно — другим. И нет, я понятия не имею, почему так. Может, Основатель, когда прокладывал Дорогу на заре веков, делал это пьяным в дымину. Я бы на его месте только так и каталась. Я и на своём-то месте…

— А её Основатель проложил?

— Да мне почём знать? Это ж хрен знает когда было. Просто люди сочиняют всякую фигню. Я, когда молодая была, трахалась с профессором Библиотеки, он постоянно про Основателей с Хранителями задвигал. Думал, я ему даю, потому что мне интересно.

— А тебе не было?

— Не-а. У него просто всегда было выпить и член большой.

— Серьёзный подход.

— А то! Я была девушка с понятием. Эх, ты себе не представляешь, какое говно быть старой! И вырубает с полстакана, и никакого тебе секса. Всё, что как-то скрашивало мою говённую жизнь, теперь в прошлом, а и не помню половины, потому что постоянно пьяная была. Только и осталось, что Дорога, на которой я и сдохну однажды. Вот её я помню, её хрен забудешь…

— А Аннушка? — спросил я осторожно.

— Чего Аннушка? Аннушке хорошо, она не стала старенькой, как Доночка. У неё сиськи торчком, жопка кулачком. Ей каждый готов налить и на неё каждый готов залезть. Думаешь, я не вижу, как ты не неё слюнями капаешь, одноногий?

— А как ей удаётся не стареть?

— Не говорит, — вздохнула глойти. — Раньше была такая штука, называли её просто «Вещество». В Коммуне гнали, никто не знает из чего. Стоило… ну, сравнить даже не с чем. Зверски стоило, и не всякому продавали. Но можно было накопить, или намутить, или украсть, или отнять, или в подарок получить. Аннушка, например, у подружки своей тогда брала, та в Коммуне была большой шишкой. Аннушка хитренькая. А Доночка была дурочка, Доночка думала: «А, нафиг, я и так пока молодая, потом как-нибудь, а пока лучше денежки пропью…» А потом — хлобысь! Что-то в той Коммуне поломалось, и Вещества не стало. У Доночки сиськи отвисли, жопка сморщилась, личико помялось, про печень вообще молчу. А всё — караван ушёл, ни за какие деньги не купишь ни крошечки.

— А вы с Аннушкой давно знакомы?

— Хочешь узнать, насколько она старая грымза? — захихикала бабка. — Как я, или ещё древнее? Так вот, служивый, когда Доночка в первый раз выползла на Дорогу, юная и дурная, пьяная и смелая, то подружка твоя уже была Той Самой Аннушкой. И выглядела ровно так же, как сейчас. Вот и думай, важно тебе это или нет.

Я подумал. Потом ещё раз подумал. И ещё раз. И решил, что нет, не очень важно. Да, Аннушка, наверное, старше Донки. При этом Донка старуха, и отношусь к ней соответственно, а Аннушка, буду честным, мне очень нравится. И даже если ей сто лет, это ничуть не помешает мне завалить её в койку. Если она позволит, конечно.

— Вот что значат упругие сиськи и крепкая жопка, — язвительно прокомментировала наблюдавшая за моими размышлениями глойти. — Всё, что вам нужно от женщины, сантиметр сверху. Один процент человека. Если процент гладкий, без морщин снаружи и без жира внутри, то и влюбиться можно. А чуть провис — всё, пошла прочь, старая кляча. А то, что девяносто девять процентов человека при этом не изменилось, да плевать.

Я только плечами пожал молча. А что тут скажешь? Ну, вот так мы устроены. Даже лучший человек интересен, пока молод и привлекателен. Хотя потом он не становится хуже. Если подумать, то даже лучше становится — умнее, опытнее, сдержаннее, успешнее. Да просто состоятельнее, в конце концов. Но из гендерного забега он уже выбыл, потому что тот самый «сантиметр сверху», тут Донка права. Природа всю эту «любовь-морковь» придумала, чтобы как-то подсластить нам пилюлю необходимости выкармливать мелких спиногрызов, поэтому, какими бы умными мы себя ни считали, а партнёра оцениваем не головой.

— Алё, служивый, чего задумался? — пихнула меня в бок глойти. — Не видишь, дорога на поворот пошла? Держись за баранку, переходим!

Мир моргнул, машина подпрыгнула, стеной упал туман.

Мы на Дороге.