— Эй, пацан! Ты, с девчонкой! Сюда иди!

— Они мне не нравятся…

— Не обращай внимания, не они наша проблема.

Уличные хулиганы. Не подростковая банда, но очень стараются выглядеть, как она. Немного скучают, немного под кайфом, немного туповаты и умеренно — для компании «с низов» — агрессивны.

— Я кому сказал? Сюда бегом, пацан! Проблем ищешь?

— Мне страшно! Мне кажется, они злые.

— Просто не очень умные. Давай ещё там посмотрим, с заднего хода — может, какие-то следы остались? Не могли же они просто исчезнуть? Нам пригодится любая подсказка.

От компании отделился вертлявый худой подросток и разболтанной походкой направился к нам. В моём первом детстве таких называли «шнырями». Правый подползающий к левой пятке атамана. Осторожное щупальце, выдвинутое безмозглым социальным простейшим вида «дворовая компания». Малозначимая ложноножка, которая будет провоцировать casus belli, и которую, если что, не очень жалко.

— Ты чо, чужак, глухой? Тебя Пупер зовёт!

— Не глухой, — ответил я равнодушно, внимательно осматривая стену под окном дома, который ещё вчера был нашим.

Ага, это уже интересно. Характерные следы. Если это то, о чём я думаю, то дело скверное.

— Так чего не идёшь?

— На хрена?

— Так Пупер зовёт!

— У него что, ножек нет? Или жопка к забору прилипла?

— Чо?

— Через плечо! Если твоему Пупырю чего-то надо, пусть оторвёт жопку и идёт ножками.

— Это Пупер тебе оторвёт жопу! И не только!

Я игнорирую.

Шнырь мухой метнулся обратно и начал что-то эмоционально втирать главному — высокому крепкому парню постарше других. Докладывает, что того назвали жёлтым земляным червяком?

— Смотри, видишь вон те царапины? — показал я.

— Я вижу, что сейчас у нас будут неприятности.

— У нас уже неприятности такие, что дальше некуда. Ах, да, не забудь, я твой брат.

— Да, братец Док!

— И ничего не бойся.

— Не буду, братец Док.

— Умничка, Нагма.

Пока я рассматривал следы на стене и окнах, Пупер решает восстановить свой авторитет, который, разумеется, не допускает оскорбительного игнорирования со стороны чужаков, особенно если они ниже ростом, младше и вообще не выглядят серьёзными противниками.

Отлепился от низкой оградки, кою попирал седалищем, и вразвалочку направился к нам, на полшага опережая соратников по ничегонеделанию.

Осмотрев стену, я перешёл к дорожке и забору.

— Вот здесь он спрыгнул, — показал я Нагме след на газоне.

— Кто? — она продолжает тайком коситься на приближающихся подростков и не очень внимательно меня слушает.

— Неважно кто, важно — в чём!

— И в чём же?

— Сестрёнка, не тупи.

Она наконец смотрит туда, куда я показываю.

— Ой!

— Вот именно, что «ой».

Пупер с компанией неторопливо, каждым шагом подчёркивая свою значимость, дошагал до нас, встал, уперев руки в бока, и уже открыл рот, чтобы выразить своё недовольство недостатком уважения к его персоне. Сказать ничего не успел, я повернулся, молча ударил его под ложечку и развернулся обратно к Нагме, не обращая больше внимания на собравшихся.

— Зато мы знаем, кто их увёл, — сказал я ей. — А значит, несложно догадаться, куда.

— И это плохо?

— Хуже некуда.

Пупер лежит на замусоренной дорожке и пытается вспомнить, как дышать. Ему немножко не до личного авторитета сейчас. Остальные стоят над ним и тупо смотрят вниз.

— Эй, Пуп, ты как? — спрашивает один из ближников павшего атамана.

Как-как… Погано он сейчас. От таланта моего осталось хрен да ни хрена, но сходиться со мной врукопашную по-прежнему не стоит.

— Жить будет, — поясняю я. — Ещё вопросы есть?

— Вы же из этого дома, да? — спрашивает один из них, на вид посообразительней остальных.

— Как звать? — перебил я его сержантским тоном.

— Кого, меня? — растерялся он.

— Как меня — я знаю!

— Зоником называют.

— Так, Зоник, все разговоры потом. Если не хотите действительно серьёзных неприятностей, хватайте этого недоумка и быстро тащите.

— Куда?

— Это ты у меня спрашиваешь? Кто тут местный? Есть у вас какая-то нора, куда вы забиваетесь, когда не подпираете жопами заборы?

— У нас есть штаб… — смущённо сказал парень.

Штаб у них. Детский сад, штаны на лямках. Вон, даже Нагма хихикнула в кулачок.

— Ноги в руки и бегом марш, штабисты! Да не свои! Его ноги! Он ещё минут двадцать ходить не сможет, тащите!

Я подхватил Пупера за плечи, натужившись, поднял, и только тогда мне, наконец, помогли остальные. Мы подхватили парня в восемь рук, за руки — за ноги, и скрылись в лабиринте проулков. Как говорил Дмитрий, «ушли в низы».

***

— Ха, Пупер-то обоссался! — презрительно сообщил давешний шнырь.

Зовут его Ойпер, прозвище «Пегля», что означает мелкого местного грызуна. Прозвище так себе, потому что пегли эти — сущее наказание. Всё грызут, везде гадят. Если в каком кондоминиуме связь пропала — будь уверен, пегли кабель зажевали.

— Если б я тебе врезал, — одёргиваю я его, — ты бы ещё и обосрался. И ёжика поперёк шерсти родил.

— Кого? — удивляется Пегля.

— Тебе лучше не знать, — напускаю я многозначительного тумана.

Действительно, откуда ему слышать про ёжиков, низовой шпане? Если в этом мире и водятся ёжики, то определённо не в центре мегаполиса. А образованием молодёжь здесь не отягощают. Некоторые даже читают с трудом. А зачем напрягаться? И так всё понятно.

Мы с Нагмой явочным порядком отжали комнату в «штабе» — занятом уличной компанией пустующем кондоминиуме. Обычный жилой модуль. Пошарпанный, зато весь в неоне. Тут обожают неон. Он везде. Главное украшение любого помещения – неоновая подсветка. Сначала этот повсеместный неон бесит, потом привыкаешь.

Занимать пустующие помещения незаконно, но всем плевать. Пока дети низов не достигают заветных семнадцати, на них вообще всем плевать — их родители в кибераренде, сами они получают гарантированный паёк «социального аванса» и по большей части предоставлены сами себе. Бесплатное базовое образование им положено и даже обеспечивается, но не является обязательным, и никто за его получением не следит. Хочешь — ходи на уроки, не хочешь — не ходи. Большая часть не ходит, потому что не понимает, зачем. Один хрен дальнейшая судьба от этого не зависит почти никак, а в школе скучно и надо напрягать мозг.

Типичная компания никому не нужных подростков без особых занятий. Почти не криминальная, потому что для криминала требуется чуть больше ума и мотивации. Им не надо воровать — простая синтетическая еда и простая синтетическая одежда для них бесплатны в пределах «соцаванса». Так же как лёгкий аэрозольный наркотик — «дышка». Так же как доступ к массовым видеоиграм. Максимум дерзости — мелкое уличное хулиганство. Просто юные бестолочи в количестве нескольких десятков и возрасте от четырнадцати до семнадцати. Дети. Как, к сожалению, и я.

То, что они не просто балбесы, а «бунтари» и «некаквсешники», выдаёт отсутствие масок на лицах. По местным меркам это почти как выйти на улицу топлес, хотя в последний год обычаи стали менее строги. Ходить без маски — косвенно отрицать общественный договор, по которому единственное стремление индивидуума с низов — получить выгодный договор кибераренды, то есть продать свою индивидуальность. Разумеется, подростки не анализируют социальные тренды и не выражают осмысленный протест. Это просто эмоции. Декларация «Нам не нравится построенное вами общество, глупые взрослые!». Подросткам оно никогда не нравится, но в данном конкретном случае я с ними согласен. Мне оно не нравится тоже.

— Почему вы без масок? — спрашиваю Дженадин по прозвищу «Колбочка».

Прозвище связано с особенностью фигуры этой симпатичной, в целом, девицы — при тонкой талии и крошечной груди у неё широкие бёдра. Выглядит вполне секси, но ей, конечно, не нравится. Ну кто себе нравится в шестнадцать, я вас умоляю!

— Маски — это кибство!

Вот вам и весь ответ. Категоричный и бессмысленный, как большинство ответов. «Кибство» — это «быть как киберы». В расширительном смысле — «быть как взрослые». Быть как все.

— Ты же из верхних? — спрашивает в свою очередь Колбочка.

— В некотором роде, — соглашаюсь я.

***

Это не совсем так, точнее, совсем не так, но ещё недавно мы с Нагмой жили в шикарном доме и не нуждались в деньгах. Для нижних мы были «верхние», хотя и не принадлежали к промышленным или наследным элитам города.

— Предки попали под зачистку, а вы свалили, — уверенно предположила девушка.

— Мы жили у старшего брата, Дмитрия, — рассказал я. — И не знаем, что случилось. Ушли гулять, вернулись, а дом пуст, двери опечатаны, внутри бардак. Ни брата, ни его девушки.

— Это гвардия, — заявила Колбочка. — Я в инфоре такое видела. Гвардия часто выносит богатеньких. С низовых-то взять нечего.

— Я тоже так думаю, — согласился я. — Видел следы.

— Я знаю, у кого спросить, хочешь? Есть один интик…

Этимология слова «интик» мне точно неизвестна. Может быть, производная от «интеллекта». Среди подростков употребляется как аналог нашего «ботан», только, пожалуй, с большим процентом негатива. Никто и нигде не любит умников, но здесь их не любят особенно. В бытовом смысле «интик» — тот, кто ходит в школу. Образование не обязательное, пренебрегают им почти все, поэтому «интик» — ещё и тот, кому «больше всех надо». Жалкая, ничтожная личность, которая пытается из себя что-то строить. Такому грех морду не набить, отловив возле школы.

— Что за интик? — поинтересовался я.

— Ну, интик как интик, — загадочно отвела глаза Колбочка. — Норм так. Ну, для интика. Он вас пас.

— Пас?

— Ну, наблюдал, типа, за вашим домом. Говорил, вы странные и чота замышляете.

— А не мог он, например, гвардию навести?

— Ты чо, дро? Я же говорю, он норм, хоть и интик.

«Дро» — друг, приятель. Неформальное обращение к своему, вроде «братан» или «сеструха», гендерно-универсальное. Колбочка закидывает удочки насчёт моего возможного покровительства? После того, как я вырубил Пупера, который к тому же позорно обоссался, в воздухе повис вопрос — претендую ли я на преемственность лидерства? Обоссанцу восстановить авторитет будет непросто. По законам этологии стайных приматов, кто вломил атаману, тот и главный. То, что я не спешу подхватить упавшие вожжи, вызывает брожение умов. Пегля, здешний шнырь, только ждёт команды «Фас», чтобы дотоптать поверженного, пока он не оклемался. Унизить того, кто унижал его, и дальше унижаться перед новым лидером. Передо мной. Но я не подаю сигнала «Я тут теперь главный», и он теряется. Заискивает, но оставляя путь отступления на случай, если Пупер вернётся.

Вот и Колбочка глазками хлопает. Похоже, проверяет, не стоит ли напроситься в свиту, если я, к примеру, буду новый главарь. А если, к примеру, не буду — то она ничего такого и не сказала, подумаешь. А может, я ей просто нравлюсь. Я симпатичный пацан – глазки умненькие.

С одной стороны, на кой чёрт мне банда туповатых подростков? С другой — идти нам с Нагмой особо некуда. Это чужой мир, мы тут никто. Дмитрий, который считал, что держит город за его информационные яйца, явно переоценил свои возможности. Не забыть сказать ему «А я тебе говорил!». Потому что я ему говорил. Обязательно скажу. Только найду их сначала. Его и Альку. А то у меня очень, очень мрачные предположения на их счёт.

— Так чо, дро, поговорить с тем интиком? Может, он видал чо? — спросила Колбочка.

— Я сам с ним поговорю. Где он?

— Так в учильне ихней. Он же интик. Ещё… — она скосила глаз на виртуальный экран. — Ещё три часа там будет. А потом можно и заболтать с ним.

— Зайди заранее, проводишь.

— Нивапрос, дро! Я завсегда, дро! — привычный командный тон, которым я это сказал, произвёл на Колбочку волшебно-бодрящее действие.

Простая логическая связка: «Раз командует, значит, право имеет!» ― сработала.

— Па… братец Док, мы останемся тут? — спросила Нагма, когда девушка вышла.

— Как вариант, — подтвердил я. — Мы недалеко от дома, но при этом не болтаемся на виду. Если нас ищут, то найдут не сразу. Кроме того, надо где-то жить и что-то есть. С нашими айдишками лучше не светиться.

— Ты теперь маленький, но они слушают тебя, как большого, — сказала Нагма. — Почему так?

— Потому что внутри я взрослый, — ответил я со вздохом. — Веду себя как взрослый, говорю, как взрослый. Они это чувствуют. Это важнее, чем то, как я выгляжу.

***

Нельзя сказать, что меня не предупреждали. Тот же Слон говорил, что за ихор меня запросто грохнут. Я и сам прекрасно понимал, что универсальный метаболический агент, сбрасывающий предел Хейфлика, — ценность почти абсолютная. Головы людям без колебаний откручивали за призы куда более скромные. Но Слон куда-то канул, нам нужны были деньги, и у меня был надёжный, как скала, контакт. Я был уверен, что надёжный. Чёрт, да я и сейчас не верю, что он меня сдал. Очень может быть, что всё случившееся вообще со сделкой не связано. Но факт — когда я отправился продать небольшую часть ихора, меня застрелили.

Я сидел и ждал свой контакт в кафе, когда кто-то вошёл и выстрелил мне в грудь. Я не разглядел стрелявшего, он стоял против света. Я просто упал лицом на стол и умер. Официантка лишилась своих чаевых, а я — жизни и, заодно, ихора. Стрелявший его не забрал, но пуля вбила ёмкость в грудную клетку, заколотив смятый контейнер прямо в левый желудочек. И я умер, потому что с инородными предметами в сердце не живут. И я не умер. Не знаю, почему. То ли потому, что очень хотел жить, а мои желания кое-что в Мультиверсуме значили. То ли потому, что получил дозу ихора прямо в сердечную мышцу — кажется, такой оригинальный способ доставки препарата в организм не практиковал никто. Но, когда меня привезли в морг, огрызок сердца ещё подёргивался, врач принял это за пульс и поволок в реанимацию. Там меня ухитрились не дорезать, и бешеная регенерация ихора сработала быстрее, чем наступила смерть мозга. Дмитрий потом не раз сказал: «То, чего нет, умереть не может», ― но в тот момент всё сделал правильно, притащил к моему одру Нагму с карандашами и блокнотом. Я был скорее мёртв, чем жив, и не знаю, как ему удалось протащить двенадцатилетнюю девчонку в палату интенсивной терапии. Впрочем, он парень упорный и сообразительный, не отнять.

Моя приёмная дочь испортила слезами кучу набросков, но её странный талант сработал. «Аллах посмотрел моими глазами», и всё тут. Слава ей или Аллаху, но я выжил.

Потрясённая своим внезапным успехом медицина не верила глазам и не хотела меня отпускать. Полиция была с ней солидарна, поскольку имела ко мне много вопросов. Полицейские не любят, когда кому-то пускают пулю в сердце прямо в кафе. Это вредит репутации курорта и отпугивает туристов. Я же имел небезосновательные подозрения, что стрелявший вернётся, и не сильно надеялся на защиту полиции. Люди, которые не стесняются палить в людном месте среди бела дня, обычно хорошо мотивированы довести своё дело до конца, а толстый полусонный сержант на стуле у дверей моей палаты не заметил даже, как меня выкрали через окно. Дмитрий выкрал. Первый этаж, решётка символическая, ему надо было только поймать меня снаружи, вывалился я сам.

Дмитрий с Алианой тогда гостили у нас, они к тому времени стали вполне себе прочной парочкой и уже подумывали оформить отношения. Я даже считал, что созрел для внуков, а тут такой пердимонокль. Решили, что он заберёт нас с Нагмой к себе, по крайней мере, пока у неё каникулы. Закрыли дом, поставили на охрану, я закинул деньги на счёт, с которого оплачивается домовладение, Дмитрий тем временем вызвал своего проводника, и мы свалили. Сюда.

***

Димка, мой взрослый сын, выбрал для постоянного проживания этот мир неспроста. Будучи талантливым специалистом по компьютерной безопасности, он контролировал немалую часть здешних сетей, что в насквозь цифровом мегаполисе приносит ощутимые бонусы. Здешний городской конгломерат, единственное на планете город-государство под названием Мегаград, полностью цифровизирован во всех областях быта и экономики. Это имеет хорошие и плохие стороны, но мы долгое время были с хорошей. Дмитрий не афишировал своё существование, предпочитая держать руку на пульсе инкогнито, поэтому жил не в одной из башен «верхнего» города, а в одной из квартир нижнего. Имея чит «бесконечные деньги», выкупил небольшой засранный кондоминиум в непрестижном районе и, сохранив непритязательный внешний вид, переделал его внутри в роскошную трёхэтажную квартиру. С высокими потолками, продуманными интерьерами, навороченными ванными комнатами и автоматической доставкой всего. Там человек десять могли бы жить, не встречаясь неделями, так что отец и младшая сестрёнка его не стеснили.

Проблема оказалась в другом. Я начал стремительно молодеть. Возможно, это стало следствием такой оригинальной инъекции ихора, возможно — Нагма перестаралась, меня спасая, возможно — Мультиверсум так странно отреагировал на мой панический сигнал «Жить хочу!», а скорее всего, все факторы совпали в идиотской синергии.

Когда меня незамысловато застрелили в кафе, мне было за полтинник, выглядел я на сорок, чувствовал себя на тридцать пять. Ихор — отличная штука, если не пытаться запихать его себе в аорту вместе с упаковкой. Я был вдовец, военный врач в длительном отпуске, имеющий двадцатилетнего сына, с которым у нас выстроились сложные, но неплохие отношения, и двенадцатилетнюю приёмную дочь — совершенно очаровательное существо, полное таланта, позитива и обаяния. Меня всё устраивало, кроме разве что того, что любая женщина, с которой я вступал в ни к чему не обязывающую интимную связь, вскоре непременно приходила к решению меня на себе женить. Будучи отцом-одиночкой, ежедневно возящим ребёнка в школу и честно посещающим родительские собрания, я считался лицензированным объектом охоты для всех разведёнок средних лет и не слишком почтенных возрастом вдов. Даже в небольшом приморском городишке, оказывается, до чёрта одиноких женщин. Войны порождают гендерный дисбаланс. Моложавый военный пенсионер, которым я там числился, не бедный, любящий детей, имеющий собственный дом и не имеющий при этом жены представлялся дамам идеальной партией. Но это мелкая неприятность по сравнению с тем, чтобы за пару месяцев потерять лет двадцать-двадцать пять физического возраста.

Многие хотели бы помолодеть. Было время, когда я и сам был готов что угодно отдать за это. Но уменьшаться, теряя мышечную массу и объём мозга, взамен получая гормональный шторм и прыщи — паршивое удовольствие. Клянусь мудями шайтана, у меня появились прыщи! И я ничего не мог с ними поделать, потому что мой талант сжимался вместе со мной, пока не превратился в ничто. Наверное, Мироздание перестало узнавать меня в этом прыщавом пацане и дарить мне свои референсы. Или, как говорит Нагма: «Аллах не хочет смотреть твоими глазами».

Какое-то время я всерьёз боялся, что сначала помолодею до памперсов, а потом распадусь на яйцеклетку и сперматозоид, но где-то годах на пятнадцати-шестнадцати процесс прекратился. Что дальше? Понятия не имею. Может быть, я буду взрослеть естественным путём. Может быть, однажды постарею так же бурно и стремительно, как помолодел. А может быть, упаси Ктулху, останусь подростком навсегда. Вот это был бы настоящий кошмар.

Подростком быть отвратительно, даже если он настоящий, «естественного созревания». Растущий организм таращит от гормонов, психика (вторичное проявление гормональных реакций) пускается во все тяжкие, скача мячиком от эйфории к депрессии и обратно, от тела хрен поймёшь, чего ожидать — не то усов, не то ночных поллюций, да и социальный статус самый говённый, который только может быть. Уже не ребёнок, вызывающий умиление и желание защитить, и ещё не взрослый, с которым надо считаться. Ах, да. Либидо. Не забудьте про либидо. Яйца пухнут от желания, член встаёт даже на тень гитары на стене, но сверстницам не до секса, их таращит пубертатными психозами, а к женщинам постарше ты не знаешь, как подойти. Кроме того, никак не можешь решить, что сильнее — желание секса или страх опозориться.

Оказывается, иметь при этом взрослый жизненный опыт ничуть не лучше. Хуже. Потому что гормоны сильнее разума. Будучи подростком в первый раз, я был обычный дурак. Не понимал, что творю. Не осознавал стыд и позор происходящего. Не замечал, каким идиотом выгляжу. Питал дурацкие надежды невесть на что. Верил в простые решения. Мечтал о светлом будущем.

Сейчас я одновременно думаю яйцами, понимаю, что думаю яйцами, и с ужасом осознаю, что яйца безнадёжно доминируют. В первый раз я хотя бы не знал, что бывает по-другому.

Теперь знаю.

А толку чуть.

Я бродил по квартире Дмитрия и с отвращением понимал, что он и Алька чем дальше, тем чаще воспринимают меня, как шестнадцатилетку. Выслушивают снисходительно, кивают — и забывают. И я их отчасти понимаю. Сложно воспринимать всерьёз того, кто выглядит как подросток и ведёт себя как подросток. То есть, например, не может оторвать глаз от выходящей из душа Алианы, откровенно пренебрегающей в такие моменты бельём. Я видел её голой не раз, в конце концов, я врач. Но раньше мне никогда не приходилась при этом срочно опускать полы рубашки пониже.

Если бы не это, может быть, ничего бы и не случилось. Может быть, мой сын меня бы послушал. Внял аргументам о том, что неуязвимых не бывает. Что он зря считает себя всемогущим невидимкой. Что какой бы он ни был крутой хакер, кончается это всегда одним и тем же — стучать будут не в порты сервера, а сначала в дверь, потом в морду.

— Что ты понимаешь в портах! — смеялся Дмитрий.

Идиотизм — он одновременно воспринимал меня слишком старым, чтобы разбираться в сетях, и слишком молодым чтобы ко мне прислушаться.

— Я ни черта не понимаю в сетях, если речь не идёт о ловле рыбы, — соглашался я. — Но я понимаю в спецслужбах. Они не такие тупые, как ты думаешь. А ты насрал в суп сразу двум: нашей Конторе и здешней, которая не знаю, как называется.

— Никак, — отмахивается Дмитрий. — Тут есть гвардия и есть полиция, остальное решают алгоритмы, а значит, я!

— Если ты не знаешь, как она называется, это не значит, что её нет. Это значит, что она очень хороша.

— Я контролирую сеть, я бы её давно засек!

— Если бы знал, что именно искать. В нашем мире о Конторе знают очень не многие, но она существует.

— Здесь все оцифровано, — убеждал он. — Если захочу, я могу отследить всё. Я уже давно подкапываюсь под основы, я раскачиваю здешнее болото, я втыкаю иголки в жопы элитариям, но они лишь делают глупые лица. В этом мире нет спецслужб! Они слишком полагаются на компьютеры!

— То есть ты не просто сидишь и хихикаешь подземным смехом, какой ты хитрый? Ты тут, оказывается, Че Гевару косплеишь, партизан хулев? — разозлился я. — И ничего мне не сказал?

— Этот мир устроен крайне погано, сам знаешь. Но у него огромный потенциал. Чуть-чуть сдвинуть каменную жопу верхних элит, эту Верховную Владетельницу, и ты его не узнаешь!

— Точно. Сложно будет что-то узнать в оставшихся руинах, — мрачно ответил я. — А что касается Верховной Владетельницы… Ты уже забыл, что увёл у неё девушку? Единственного человека, которого она любила, или думала, что любила?

— Два года уже прошло!

— Если она пошла в папу (а она таки пошла в папу, и даже дальше), то она ничего не забыла, ничего не простила и два года точила на вас острейший зуб.

— Заодно его и обломает! — смеялся Дмитрий.

Мне хотелось назвать его самоуверенным молодым болваном, но в моём состоянии это выглядело глупо.

Тогда я напомнил, как его, такого умного и прогрессивного, Контора без труда повращала, на чём хотела, причём именно в тот момент, когда он был уверен, что вращает её. Возможно, это сработало бы, если бы мы были одни, но яйца заслоняли мне глаза, и я рисанулся с этой речью перед Алькой. Разумеется, добился лишь того, что Дмитрий разозлился и мы поругались. После этого поднять эту тему было уже невозможно, и всё кончилось тем, чем кончилось.

Просто чтобы понять, как это работает: я, будучи взрослым неглупым мужиком с большим опытом в психологических манипуляциях, взял да и выставил сына дураком перед его девушкой просто потому, что у меня на неё встаёт. Отчётливо понимая мозгом, что испорчу отношения, но яйцами пытаясь привлечь к себе её внимание. Это было фантастически тупо и абсолютно неэтично, но яйца доминируют. Я вижу мир сквозь них, как любой подросток. Алька мне в дочери годится, она девушка моего сына, — но, засыпая, я мечтаю остаться с ней в душе вдвоём. И не скажу, что делаю при этом.

Чёртов сраный возраст.