Глава 2. Too Old to Rock'n'Roll: Too Young to Die!

— Премом стать хочешь, вершок? — в коридоре стоит, упрямо наклонив голову, Пупер. — Вы, верхние, нас всегда за мусор держите.

— Что, штаны высохли, осмелел? — ответил я спокойно.

Мне не особо нужен конфликт. В принципе, всё, чего я хочу, — чтобы к нам с Нагмой не лезли. Но мне шестнадцать физических, и яйца быстрее мозгов. Яйца требуют унижать и доминировать тестостерон-стайл. Стать альфой, чтобы девочки давали. В шестнадцать всё пронизано этим суперстимулом. Вообще всё.

— Это было нечестно! — зло кричит Пупер. — Ты напал неожиданно!

Правильная стратегия — позволить сохранить лицо, перевести конфликт в сотрудничество, дать остаться… Как там он это назвал? «Премом», да. Раз он тут рулит, то не совсем дурак, обладает некими организационными навыками и уж точно всяко лучше меня разбирается в обстановке.

Сейчас я скажу что-нибудь примирительное вроде: «Вот так вышло, дро, не парься. Никто не побеждает всегда». Как бы признаю, что в честном бою ещё неизвестно кто кого. Дам возможность спустить на тормозах, поддержу авторитет. Глядишь, и подружимся. Встану за его плечом серым кардиналом, поставлю между собой и остальными, буду аккуратно манипулировать — это несложно, если знаешь, куда давить. А я знаю. Пуперу тоже нет смысла лезть в залупу, ему почти семнадцать, то есть вот-вот местное совершеннолетие. Пацану, по-хорошему, уже не до этой гоп-компании, ему надо киберконтракт получше выбирать.

И я уже открыл рот, чтобы сказать правильные слова, но яйца сделали «бздынь» и успели раньше.

— Ах, да, я же должен был заявку подать! «Прошу разрешить мне отмудохать Пупера. Имя, подпись». В трёх экземплярах, — бросил я тоном настолько ехидным и презрительным, что выбора у здешнего према не осталось.

Это его «нечестно» — полнейший детский сад, факт. Но дело не в этом. Дело в девочке, которая вышла на шум вместе с остальными.

Полуазиатский метисированый тип лица. В Японии таких называют «хафу». До сих пор не встречал здесь людей азиатской внешности. Темнокожих и мулатов тоже. Не зная истории этого мира, не могу сказать, как так вышло. Впрочем, увидев девочку, я задумался отнюдь не об истории или генетике. Я вообще ни о чём не задумался. Просто внутри что-то ёкнуло. И это даже не яйца, это хуже. Она не красотка, просто в ней что-то есть. Что-то такое, от чего мой взрослый циничный мозг безнадёжно упустил руль.

— Ах ты, сраный вершок! — Пупера аж трясёт. — Пошли во двор! Я изуродую тебя так, что на контракт возьмут только мусорщиком!

Раз уж я просрал возможность разрулить ситуацию без конфликта, то дуэли устраивать глупо. Надо врезать ему прямо сейчас, когда он не ожидает, задействовать остатки таланта и вырубить с одного удара. Я не обязан играть в детские игры и соблюдать дворовые ритуалы. Но…

— Утибоземой, какие мы страшные! — ответил я вместо этого. — Не обкакайся от натуги, а то штанов не напасёшься.

На нас с интересом смотрят раскосые глаза удивительной девочки, и я не могу ответить иначе.

***

С тех пор, как мне снова не надо бриться, я как бы раздвоен внутри. Взрослый я и я-подросток периодически настолько не совпадают в мотивациях, что смотрят друг на друга с недоумением: «Ты что, с ума сошёл, пацан? — Отвали, дедуля, меня прёт!»

Меня-пацана пёрло.

— Она прямо как из аниме, да? — проницательно спрашивает Нагма, пока мы спускаемся во двор.

Лестница изрисована граффити, на площадках валяются мешки с мусором, судя по запаху, кто-то на них ещё и нассал. Но я ничего не замечаю, я кошу глазом — спускается ли за нами та девочка.

— Кто «она»? — краснею я.

— Такое интересное лицо. Необычное, да? — отвечает Нагма.

— Просто ты мало видела азиаток.

— Ага, — засмеялась моя названая сестричка, — так ты понял, о ком я, братец Док! Не крути головой, она идёт сзади.

— Да я…

Но Нагма меня уже не слушает, она отстала. Наверное, подбирается к той девочке, чтобы со всей детской непосредственностью что-нибудь ляпнуть. Типа «Привет, я Нагма, мой брат на тебя залип». С неё станется.

Квадратный двор-колодец, как в нашем Питере. Засран так, как у нас было разве что в девяностых. Вообще муниципальные службы худо-бедно работают даже на низах, город не тонет в говне, но ребятки перекрыли проезд для мусорщиков, а сами убирать не торопятся. У тех же алгоритм простой: не вижу ― не убираю. Мусорщик — самый паршивый вариант аренды. Муниципалы набирают тех, кто больше ни на что не годен — слабых, больных, калек, тупых и вообще убогих. Дешёвый контракт, тяжёлая вредная работа, импланты разряда «чего не жалко». Отпашет арендник лет десять, выключится — а на счету чуть больше чем ничего и здоровье ни к чёрту. В мусоре какой только ядовитой дряни не попадается…

Такую судьбу мне прочил Пупер, обещая изуродовать. Но меня прёт, я думаю яйцами, и, выйдя во двор, смотрю не столько на према, сколько на дверь — жду, когда выйдет та девочка.

Поэтому по морде мне прилетает внезапно и жёстко.

Пупер не дурак и пренебрегает обрядом ритуальной перебранки — обмена оскорблениями и угрозами, которой должен, по пацанячим понятиям, предварять любую драку. Бац — и в рыло. Мне.

Он крупнее и сильнее, удар хороший, аж в башке зазвенело и звёздочки замерцали. Если бы он хоть чуть-чуть умел драться, вырубил бы как нефиг делать. Но в этом мире нет системной рукопашки — ни бокса, ни единоборств. Не сложилось. Думаю, это из-за киберов. Никакой боксёр им не противник, и смысл?

Я тоже не рукопашник, но последние двадцать лет провёл на войне. Не в штурмовом подразделении, но ведь у контрактников все немножко универсалы, потому что никто не отзовёт потрёпанный отряд на переформирование, никто не пришлёт подкрепление, никакая кавалерия не прискачет. Каждый должен уметь заменить каждого.

Лоб у меня рассажен, левый глаз заливает кровь, но и Пупер болезненно морщится, сбив костяшку. Глупо лупить противника по лбу, лоб — крепкая штука, а что кровь с него льёт обильно — так вся не вытечет. Я-взрослый спокоен, зная, что рана не опасная, я-подросток не столько напуган, сколько в ярости.

Второй удар уходит в воздух, и я понимаю, что Пупер сильный, но медленный. Я быстрее и знаю, как и куда бить. Неловкая попытка ударить ногой в промежность — делаю полшага в сторону и даю встречный в нос. Пусть тоже кровью похлюпает.

От боли Пупер на секунду застывает, выпучив глаза, и я успеваю дать ему ещё и в ухо с левой. Не очень сильно, но оглушительно. Парень здоровый, сил вырубить в один удар без использования таланта у меня не хватает, да я и не хочу. Меня прёт, я чувствую спиной взгляд раскосых глаз, мозг выпустил вожжи, всем правят яйца. Они хотят показательной победы, они хотят заслужить восхищение.

Пупер бьёт в грудь, я подставляю плечо, меня разворачивает. Красиво, как в кино, отрабатываю маваши-гери. В этом мире нет Гонконга, здесь не родился Брюс Ли, нет фильмов про карате, и Пупер пропускает ногой в башку. Слышу за спиной хоровой восхищенный вздох и добавляю поплывшему противнику в челюсть. Ему бы упасть, но во мне слишком мало веса, и нокаута не выходит. Прем закрывается, я молочу его как грушу, но он настолько меня крупнее, что вырубить никак не выходит. Размер, сука, имеет значение. Разошедшись, я забываю об осторожности и, в конце концов, он достаёт меня пинком в бедро. Целился он не туда, но выходит всё равно очень больно, и я начинаю хромать. Зато отвлечённый болью я-подросток уступает штурвал мне-взрослому, позволяя стукнуть не сильно и не красиво, но в нужное место и с нужным эффектом. Пупер застывает, пронзённый парализующей болью, глаза его закатываются, и он рушится на грязный бетон двора. Да, я сжульничал, использовав талант. Да, ни разу не по-пацански. Да, совсем не честно.

Я бы и так его побил, но парадокс — из-за нехватки сил на нокаут для убедительной победы его пришлось бы покалечить. Я-подросток в адреналиново-тестостероновом угаре готов порвать врага в клочья, а я-взрослый вижу перед собой просто ребёнка, делающего глупости. Пацана, которого надо остановить, чтобы он не навредил себе и другим, но жизнь ему портить не стоит. Ему ещё киберконтракт искать.

— Ну?! — сказал я-подросток звенящим от торжества голосом и обтёр кровь с лица подолом футболки. — Ещё желающие есть?

Желающих не нашлось. Но восхищённого взгляда девочки я не дождался, только мелькнула в дверях её спина.

«Вот, сука, обидно щас было», — не подумал, а ощутил яйцами я-подросток.

***

— Её зовут Лирания, — сказала Нагма, промывая мне рассечение на лбу.

— Уже познакомилась? — я шиплю от боли.

В пылу драки не чувствовал, но вообще-то Пупер прилично мне насовал. Ничего серьёзного, а синяков и ссадин хватает. К счастью, моя очаровательная сестродочь, принимавшая роды у коз и умеющая правильно зарезать барана, не боится крови.

— А то! — кивает она, и добавляет задумчиво. — Вот тут на лбу зашить бы.

— Нечем, — вздыхаю я. — Моя аптечка осталась дома у Димы.

— И мой планшет! — Нагма вздыхает ещё трагичнее. — И кедики! И платьюшки! И ночнушка с иблисом! И учебники с заданием на лето! И скетчбук! И лайнеры! И краски! И…

— Понял, понял, не тараторь. У местных есть такая штука — клей-пластырь. Может, у кого-то из ребят завалялась?

— Я сбегаю, спрошу!

— Так, говоришь, Лирания?

— Да, — крикнула она убегая. — Я хочу её рисовать! Она интересная!

И смылась, егоза.

Мы прожили вместе два года. Вдвоём — её мама так ни разу и не объявилась. Каждое утро я вёз Нагму в город в школу, а после уроков — обратно. Пока она училась, я работал. Впервые в жизни по специальности, педиатром в поликлинике. На половину ставки. Двадцать часов в неделю, по четыре часа с понедельника по пятницу. Два с половиной часа приём, полтора часа — вызовы. Благодаря таланту я очень точный, практически безошибочный диагност, с остальным традиционная медицина худо-бедно справляется сама. Большая часть моей практики — элементарные простуды и ОРВИ, самая востребованная квалификация — выписать справку для школы ребёнку и больничный по уходу для матери. Несколько случаев своевременного выявления действительно опасной, но пока ещё бессимптомной фигни, которую без меня бы прохлопали, придавали этой деятельности некоторый смысл. Не за деньги же я там работал? Полставки педиатра — это не про деньги вообще. Мы проедали мои «боевые» и, в общем, не бедствовали. Нагма получала всё, что ей было нужно, — благо она не балованная, — а мне много не надо.

Трижды использовал свой талант в полную силу — один случай острого лимфоцитарного лейкоза у мальчика двенадцати лет, один — персистирующего неонатального сахарного диабета у младенца, и один — последствия криминального аборта у дурной семнадцатилетки.

Мы с дочкой жили дружно, не поссорились, кажется, ни разу. Она прекрасно училась, став круглой отличницей и гордостью учительницы. С энтузиазмом ходила в художественный класс, осваивая академическую живопись. Возвращалась перемазанная маслом, углем и пастелью, но совершенно счастливая. Рисовать она обожает. Училась делать мультики, по уши нырнула в аниме-сериалы, глотала залпом книжки про приключения, быстро росла, заставляя дважды за год покупать школьную форму. Когда школьные бюрократы напоминали мне, что она приёмная, я каждый раз совершенно искренне удивлялся — этот факт категорически не держался в моей голове. Счастливые два года.

Жаль, что меня убили.

***

Нагма вернулась с Колбочкой.

— Прем, ты просил клей-локер? — спросила та, неприлично глазея на мою пострадавшую физиономию.

К вечеру гематомы отекут, и рожу разнесёт так, что боже ж мой. Но ко мне уже обращаются «прем». Интересно, это новый общественный консенсус или Колбочка забегает вперёд?

— Надо на лбу зафиксировать кожу. Свести края…

— Спокойно, прем, я умею. Я тут всех латаю, как могу, — отмахнулась Колбочка. — Не бойся, у меня рука лёгкая.

Я фыркнул, демонстрируя абсурдность предположения, что я, такой крутой, только что отметеливший самого Пупера, могу чего-то там бояться.

— И много практики? — спросил я новоявленную коллегу, которая одной рукой стягивает края раны, а другой аккуратно, короткими нажатиями, прыскает на неё приятно холодящей субстанцией из баллончика.

— Не болтай, — одёргивает она меня, — кожа шевелится. А вообще бывает. Кто коленку расшибёт, кто башку, кто вены вскроет, да и Пупер руки часто распускал. Мальчишки!

Колбочка интонацией выразила мнение о гендерно-неравномерном распределении чувства самосохранения в популяции.

Я-взрослый с ней согласен, мальчиковое тестикулярно-зависимое мышление провоцирует пренебрежение техникой безопасности. Я-подросток слишком сосредоточен на почти касающейся моего носа груди. Того богатства там два прыща, но мне хватает, чтобы стало неудобно сидеть. По возможности незаметно поправляю майку, натягивая подол на шорты. Майка драная, грязная, вся в кровавых пятнах, а Колбочка, сосредоточившись на моём лбу, тепло дышит мне в волосы и чуть ли не водит сосками по носу. В моей крови не до конца перегорел адреналин и другие катехоламины, выброшенные в кровь возбуждением битвы. Коварные нейротрансмиттеры могут вызывать прилив крови не только к мышцам во время драки, но и в другие места после неё. И вызывают. Очень хочется поднять лежащие на коленях руки и обхватить ими ту часть фигуры, за которую девушка получила своё прозвище. И Нагма, как назло, куда-то свалила, оставив меня наедине с соблазном.

— Вот, теперь хорошо заживёт, — с удовлетворением сказала Колбочка. — Минут десять ничему не удивляйся.

— В смысле? — я-подростку фраза показалась на что-то намекающей, и прилив крови резко вырос.

— В смысле брови не поднимай, пока клей не схватится.

— А, понятно… — сказал я, старательно нейтральным тоном.

— Майку сними.

— Что?

— Майку. Сними, — терпеливо повторила Колбочка.

— Э… Зачем?

Когда кровь куда-то приливает, то она откуда-то отливает. В моём случае — от мозга. Наверное, я сейчас произвожу впечатление довольно туповатого парня.

— Ссадины обработаю. Пупер тебя неплохо отделал. Да снимай уже, а то присохнет! — она нагнулась ко мне и потянула майку вверх.

Левый сосок коснулся моего лица, и я утратил волю к сопротивлению, лишь густо покраснел, когда она попросила меня встать.

Степень моего воодушевления её медицинскими манипуляциями заметно превосходит маскировочные возможности шорт, но Колбочка сей конфуз то ли не замечает, то ли невозмутимо игнорирует.

— Руки подними, — командует она, осматривая ссадины на рёбрах. — Так больно? А так?

— Не больно, — смущённо отвечаю я.

Уровень гормонов в крови такой, что мне ногу отпили — не больно будет.

— Рёбра целы, — руки у неё очень мягкие, тёплые и приятные. — А на ноге что?

Она касается бедра ниже шорт.

— Ерунда, синяк, — наверное, я сейчас красный, как китайский флаг.

— Вам, мальчишкам, всё ерунда! — заявляет Колбочка, невозмутимо расстёгивая ремень шортов.

Чтобы их стянуть, ей пришлось коснуться того, что мешало, но и это девушку ничуть не смутило. И только осмотрев здоровенный кровоподтёк на большой бедренной мышце, и убедившись, что это действительно всего лишь синяк, ничего страшного, она решительно взялась за резинку трусов.

То, что Колбочка оказалась отнюдь не девственницей, а, наоборот, девушкой вполне опытной, отчасти успокоило меня-взрослого. Я-подросток был сосредоточен на том, чтобы не слишком опозориться. Слава таланту, мне это удалось.

***

— Не парься, — сказала Колбочка, одеваясь. — Это ничего не значит.

— Ты красивая, — сказал я, чтобы что-то сказать.

— У меня рожа тупая, коровья жопа и сисек нет, — фыркнула девушка. — Не надо этой фигни, мы просто трахнулись.

— Неправда! — протестую я.

Хотя грудью её природа и правда обделила, Колбочка симпатичная. Не красавица, но довольно мила.

— Отмотаю аренду, появятся денежки — первым делом сиськи вставлю, — делится она со мной планами. — Лишь бы контракт был не совсем говно. С такой фигурой мне секс-аренда не светит, разве что в официантки идти. А то и в посудомойки…

— А ты хотела бы? Ну, в секс-аренду?

— А почему нет? — она присела на край кровати рядом, откровенно рассматривая меня.

Мне стало неловко, и я прикрылся простынкой.

— Я люблю трахаться, это раз. Я ничего потом не вспомню, это два. Платят лучше, чем за посуду, это три. Правда, говорят, что если арендоваться в бордель — то потом и думать о трахе не захочется. Химическая стимуляция выбьет все гормоны. Но я думаю, брешут. Всё равно в служанки-плюс я рожей не вышла.

— Нормальная у тебя рожа! — протестую я. — Вполне симпатичная. Но идти в секс-куклы дурная идея. Ты способна на большее.

— Вот и Кери так говорит, — вздохнула она.

— Это кто?

— Так интик же, про которого я тебе рассказывала. Ну, который за вашей хатой пас. Говорит, что мне надо учиться и стать врачом. Дурачок, хоть и интик. Пойдёшь с ним говорить? Или ещё хочешь?

Простыня выдала, что хочу, но потом мы всё равно пошли.

***

— Минут десять ещё, — говорит Колбочка. — Хочешь пока посмотреть на гнездо интиков?

— Хочу, — соглашаюсь я. — А нас туда пустят?

Здешняя школа — совсем небольшое двухэтажное здание. Стены давно не крашены, но внизу это маскируется многослойными граффити, поднимающимися причудливым узором до высоты, на которую может допрыгнуть подросток с баллончиком. Большинство из них эксплуатирует один и тот же графический образ — худого тонкорукого-тонконогого гоминида, страдающего макроцефалией. Надписи типа «Интики — позорное говнючьё» не оставляют сомнений, кого имели в виду авторы.

— А как нас могут не пустить? — удивилась Колбочка. — Это ж не тюряга. Да и там проблема не войти, а выйти.

Вход действительно свободный, никакой привычной мне по моему миру вахты с охраной. Похоже, от внешнего буллинга здешних учеников никто не защищает. В остальном школа похожа на наши — коридор, по одной стороне которого окна, по другой — двери классов. Идёт урок, в коридоре тихо. Есть и отличия — классы меньше, двери в них прозрачные. Видно, что учеников не много — даже небольшие здешние аудитории наполовину пусты, человек десять-пятнадцать максимум, а в некоторых и пять-шесть. Дети собраны без разделения по возрастам, по неизвестному мне принципу. Спрашивать у Колбочки, наверное, бесполезно, подожду интика.

— Вон он, Кери, — показывает она.

В этом классе учеников семеро, примерно одного возраста, на вид — от четырнадцати до шестнадцати. Кери — довольно приличный на вид паренёк, с лицом неглупым, но каким-то зашуганным. Виктимненьким. Мой внутренний хулиган немедленно записал его в категорию «жертвы». Типичный «ботан с первой парты», хотя парт тут нет. Вместо них свободно расставлены по помещению стулья с подставками для письма.

Преподаватель, к моему удивлению, обычный человек. Отчего-то я ждал арендного кибера. Средних лет, потасканный, одетый чисто, но дёшево — уж настолько-то я в местных шмотках разбираться научился. Яркая одноразовая синтетика без швов, напечатанная на принтере — вариант для полных нищебродов. Подросткам на соцавансе её вообще выдают бесплатно, по детским айди. Почти все ребята в такой. А вот моя хэбэшная майка и джинсовые шорты — это как пиджак от Армани или кроссовки от… Не знаю, от кого там за бешеные деньги бывают, не разбираюсь. Колбочка, когда я собрался было мою драную и окровавленную футболку выбросить, чуть меня по башке не треснула. Бережно замочила её в тазике, сказала:

— Не трогай, испортишь! Я вечером отстираю, высушу и зашью!

Сейчас я тоже в дешёвой синтетике, и как по мне — разница невелика.

Что преподают, не слышно, а дверь, похоже, прозрачная в одну сторону — ученики нас не видят. На электронной доске пусто, учитель что-то рассказывает, оживлённо жестикулируя, дети его на удивление внимательно слушают. Полная добровольность образования имеет и свои плюсы. Кому не интересно, просто сюда не ходят.

— Зря ты не учишься, Дженадин, — говорю я. — Кери прав, из тебя бы отличный врач вышел. Поверь, я в этом разбираюсь.

— Зови просто «Колбочкой», я привыкла, — вздыхает она. — Ни хрена-то ты, вершок, в жизни не понимаешь!

— И чего именно я сейчас не понял?

— Вот представь, пошла бы я в интики. Сидела бы тут, по пять часов в день всякую нудоту слушала. Потом-то что? Допустим, закончила я школу. Даже, допустим, сдала выпускные тесты. Что дальше?

— Учиться на врача. У тебя отличная эмпатия и рука лёгкая.

— Учиться — значит не брать киберконтракт, а брать, наоборот, кредит. Учёба кучу токов стоит. Дают кредит не всем, но даже представим, что мне дали. Затем я ещё шесть или семь лет зубрю всякую нудоту, пока мозги не закипят, жру только бесплатную бурду, ношу только бесплатные шмотки, никакой дышки, никакого веселья, никакого траха, кроме как мозгов, и никаких, заметь, красивых сисек. Потому что денег нет. И вот я доучилась, мне под тридцатник, я старая, страшная заучка с красными глазами, всего капитала — невыплаченный кредит с накапавшими процентами. При этом на работу меня возьмут только на самую отстойную, потому что везде киберы. Кибера учить не надо, ему весь курс медицины в башку закачивают. А ещё у него импланты — острое зрение, точные руки, он сто операций проведёт, не устанет и не ошибётся. А меня задвинут в какую-нибудь жопу, на самые простые имплантации, куда киберов жалко поставить. Там я опять буду жрать бесплатную бурду и носить бесплатные тряпки, потому что кредит с такой заплаты выплачивать до конца жизни. А когда я его, наконец, выплатила, я уже стрёмная старуха под полтос, и деньги мне не нужны. А с контрактом я отпашу десять лет и даже не вспомню, перезагружусь — а у меня на счету денежки, в тушке импланты, вся жизнь впереди. Сиськи себе сделаю — и заживу весело! С деньгами и сиськами можно и замуж сходить, родить кого-то. Я бы хотела однажды родить. Небось не была бы такой же жопой, как мои родители, получше бы справилась…

— А где твои?

— В аренде, — ответила Колобочка коротко.

— А что же они не зажили весело, отработав аренду и тебя родив, а снова арендовались?

— Просрали все денежки, вот что, — сплюнула на чистый пол девушка.

— А ты не просрёшь?

— Нет! Я ж не дура.

— Знаешь, Дженадин, что-то у меня не сходится, — сказал я задумчиво. — Все ждут семнадцати, чтобы пораньше уйти в кибераренду, так?

— Раньше арендуешься — раньше перезагрузишься, — подтвердила она. — Сначала на десятку идут, это стандартный контракт. Отработал, тебе двадцать семь, ещё не старый, и, если контракт был не сильно говённый, то и здоровье в порядке. Киберов хорошо обслуживают. А ещё импланты — выносливость или сила, зрение, точность, ну или с чем там тебе повезёт. Даже мусорщики миоусилители получают, усиленный плечевой, ноги и таз. За свои токи их охренеешь купить, а так всё арендатор оплатит.

— То есть отпахал десятку, перезагрузился, а дальше живи да радуйся?

— Натурально так, — удивилась тому, что я не знаю элементарных вещей, Колбочка.

— Тогда где они?

— Кто?

— Ну, все эти тридцатилетние рантье?

— Тридцатилетние кто?

—Люди, которым не надо работать, и они живут в своё удовольствие? В нормальном распределении населения в возрасте от тридцати и выше должно быть процентов семьдесят навскидку. То есть заметное большинство. Огромная толпа счастливых бездельников. Где они все? Почему я их не вижу?

— Да я понятия не имею! — отмахнулась Колбочка.

— Слишком большой процент кадрового балласта для экономики любого типа, — продолжил я задумчиво. — А город и так не особо процветает. Вот ты лично знаешь людей, которые бы отработали аренду и теперь в потолок плюют?

— Нет, вроде не помню таких, — рассеянно ответила девушка, глядя мне через плечо.

— У ребят, которые с нами, родители в аренде, так?

— Конечно.

— То есть тоже не болтаются без дела, отработав десятку. Почему?

— Вот ты нудный, — сказала Колбочка, — прямо как интик. Вон, у Кери спроси, он такой же зануда. Эй, Кери, вали сюда, разговор есть!

***

По тому, как Кери посмотрел на Колбочку и на меня, я-взрослый сразу понял несколько вещей. Первое — он влюблён в Дженадин. Второе — у них было, но воспринимают они это по-разному. Колбочке просто по приколу потрахаться с интиком, а у Кери всё очень серьёзно. Третье — он сразу понял, что у нас с ней было тоже, люто ревнует, но будет терпеть, как терпел всегда, потому что у Колбочки много с кем было, а он неуверенный в себе слабак.

Я-подросток с удовлетворением отметил, что Кери меня очень боится. С разбитой рожей вид у меня самый что ни на есть криминальный, это факт. Похож на того, кто может вломить ботану просто за то, что тот слишком много о себе думает.

— Это наш новый прем, — радостно сообщила Колбочка. — Не смотри на его рожу, это фигня! Видел бы ты, как он размазал Пупера!

На лице паренька отразились сложные чувства — с одной стороны, он явно испытывает злорадство, что кто-то вломил Пуперу, от которого ему, возможно, не раз доставалось. С другой, это усилило его опасения по моему поводу — если я Пуперу вломил, то ему тем более не постесняюсь. С третьей, его шансы как парня Колбочки, против према выглядят совсем кисло. Но есть, кроме этого, что-то ещё, чего я пока уловить не могу. Какой-то скрытый фактор, заставляющий его бояться меня сильнее, чем просто главаря шайки уличных хулиганов.

Когда мы вышли из школы и свернули в подворотню, он огляделся с безнадёжным видом, вздохнул и спросил:

— Ты меня сейчас убьёшь, да?

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: