— Там пришёл… Пришла… Пришли… — растерянно сказала Алиана.

— Не удалось ни определить пол, ни посчитать? — спросил я несколько более резко, чем стоило бы.

— Посмотрите сами, товарищ военмед, — обиделась моя ассистентка. — Я займусь Кали.

Я вышел в коридор и, наконец, огляделся — здание большое, темноватое, производит впечатление старинного и, хотя я видел пока малую часть, кажется очень большим. Выйдя на улицу через мощные деревянные двери, вздохнул с облегчением — горный пейзаж вокруг вижу вполне отчётливо. Размыто только вблизи, а значит, скорее всего, пресбиопия. Не очень приятно, но лучше, чем, например, катаракта. Может быть, очки придадут мне, наконец, умный вид. Где б их ещё взять…

Виды вполне эстетичны, даже, пожалуй, красивы — суровой природной красотой. Горы. Небо. Солнце. Облака. Ни одного намёка на то, что где-то поблизости притаился салон оптики. Снаружи здание впечатляет — прямо замок какой-то. Оседлавшее горный перевал фортификационное сооружение, имеющее стену по периметру той части двора, которую я вижу, и изрядный внутренний комплекс из нескольких могучих построек. Такое без авиации штурмовать — умаешься. Да и с ней повозиться придётся.

— Эй, старик! — сказал кто-то. — Ты, что ли, тут главный? За тобой девка побежала?

— Сама ты девка, — ответил я рефлекторно.

— Но-но! Я бача-пош, то есть, формально, вообще мужик.

Моя собеседница одета в мужскую одежду. Очень похожа на то, что носят в горных странах, типа Пакистана, Афганистана и тому подобных. Слон бы точнее сказал, он по тем местам навоевался. Штаны, длинная рубаха до колен, нечто вроде жилета, на голове тряпка. Была бы борода — вылитый моджахед. Но бороды нет, есть огромные зелёные глаза на смуглом лице, из-под тряпки тёмная с рыжиной растрёпанная коса. Рядом ребёнок, и он как раз точно девочка — в пёстром платье ниже колен и тёмном платке с головы до плеч.

Что же, Алькино «он-она-они» стало понятнее.

— Ты владетель? — спросила меня женщина.

— Нет, я Док.

— Странное имя.

— Это позывной. Имя моё Михаил.

— Михаил? Шурави?

— Да, русский, если ты об этом.

— Меня зовут Анахита, это моя дочь Нагма. Но, если ты шурави, то ты не владетель. Что ты делаешь в замке владетелей?

— Сопровождаю дочь владетеля.

— Оммаж приносить ей или тебе?

— Что приносить?

— Ну, дорогой владетель, мы тебя тут тридцать лет не видали и ещё сто лет бы обошлись, но, раз уж ты заявился, наш народ подтверждает данные тебе клятвы, и прочее бла-бла-бла. Не знаю, нахрен они тебе нужны, но старейшины про них помнят.

— И где старейшины? — оглядел двор я.

— Зассали, — откровенно сказала Анахита. — Вы, говорят, сплошь злые колдуны. Поэтому послали кого не жалко, то есть меня.

— А тебя не жалко?

— Вообще ничуть. Тем более, что я сама ведьма.

— Ведьма?

— Старик, ты совсем глухой? Я же сказала.

— Злая ведьма?

— Лютейшая! Как колдану — мало не покажется!

— Мамка крутая, — солидно пояснила девочка. — Её все боятся.

— Так что, примешь оммаж, дедуля?

— Принято, — коротко ответил я.

— Слава Аллаху. Сколько вас тут?

— А тебе зачем? — напрягся я.

— Так надо же знать, сколько жратвы тащить? Мы ж вас кормить обязаны, потому что клятва и всё такое.

— Четверо, — сказал я, не уточняя, что весь наличный состав — две девчонки, невменозная баба с заглушкой в башке и один старик. Так себе подразделение.

— Вот, я тут кое-что принесла наугад. К вечеру ещё притащу, путь до кыштака неблизкий.

От слова «кыштак» повеяло ослиным навозом, грязными халатами, антисанитарией и исламским фундаментализмом. Очками, медикаментами, кофейнями, барами и развитым сервисом населённые пункты типа «кыштак» обычно не отличаются.

В принесённой корзине сыр, лепёшки, вяленое мясо, глиняная ёмкость с замотанной тряпкой горловиной.

— Что в горшке?

— Козье молоко.

— Сможешь принести ещё? Дочь владетеля… Скажем так, ранена. Ей нужно жидкое питание.

— Молока в кыштаке до иблисовой тёщи. А ещё могу наварить бульона из козлятины.

— Тоже подойдёт.

— Присмотришь за Нагмой, дедуля? Я к вечеру вернусь, зачем ей ноги бить? Без неё быстрей обернусь.

— Не боишься оставить ребёнка незнакомым людям? — удивился я.

— Меньше, чем знакомым, — ответила женщина с неожиданной злостью. — Так присмотришь?

— У меня нет опыта обращения с детьми, — предупредил я.

— С ней не надо обращаться, — фыркнула Анахита. — Проголодается — дай поесть. Захочет пить — налей воды. Нет еды и воды — скажи, чтобы потерпела.

— Звучит несложно.

— Сложности с детьми переоценены, — вздохнула она. — От взрослых проблем больше. Всё, я пошла. Если ничего не случится, вернусь до темноты.

Женщина развернулась и быстрым шагом вышла за ворота. Я раскрыл дверь в дом и сделал приглашающий жест для девочки. Та не заставила себя приглашать дважды, бодро взбежала по ступенькам и проскочила в коридор. Шустрый ребёнок. Я подхватил корзину с продуктами и пошёл за ней.

***

— А что это за тётя? А почему она такая худая? А почему она голая? Она что, больная? Она что, умерла?

Я проигнорировал детские вопросы. Калидия выглядит довольно паршиво, но это если не знать, как она выглядела полчаса назад.

— Она жива, — сказала Алька, не то отвечая ребёнку, не то сообщая мне.

Тонкая кожа обтянула рёбра, вместо лица — череп с носом, на тонких руках и ногах неровными шарнирами выпирают суставы, остро торчат тазовые кости и ключицы. Жалкое и печальное зрелище.

Я прощупал интерфейсные разъёмы оболочки — нервные узлы под ними не гиперемированы, кожа не воспалена, признаков отторжения нет. Большего сказать не могу, мои способности сгорели. На время или навсегда — кто знает? Объем нанесённого моему организму ущерба ещё предстоит оценить.

Единственный доступный диагностический инструмент — пальпирование. Благо пациентка настолько истощена, что внутренние органы ― чуть ли не внешние. На ощупь всё на своих местах, пульс медленный, но ровный, среднего наполнения, склеры чистые, язык и нёбо тоже, хрипов в лёгких нет.

— Что с ней? — спросила Алька.

— Сильное истощение. Больше, будем надеяться, ничего. У нас аж две аптечки, хотя и начатых, там есть глюкоза и комплекты капельниц, начнём с этого. Если очнётся, дадим молоко.

— А если нет?

— Будем так поить. Глюкозы на один раз, придётся как-то выкручиваться.

При слове «поить» к столу шагнула мать Калидии. До того она стояла в стороне настолько неподвижно, что я её просто не заметил. В руках её кувшин с водой — где-то, значит, раздобыла.

— Спасибо, — сказал я ей, забирая посудину.

Попробовал — вода вроде бы чистая, ничем не пахнет. Значит, не из лужи набрала по крайней мере. Я понятия не имею, что ожидать от женщины с «заглушкой». «Высшая нервная деятельность блокирована» — слишком широкое определение. Смотря что считать «высшей». Воду, вон, нашла. Может, Калидия знает больше, но сколько она пробудет без сознания — бог весть.

— Где ты её набрала?

Стоит, молчит.

— Иди туда, где набирала.

Развернулась, пошла. Мы с Алькой направились за ней.

Оказалось, что двумя дверями дальше открывается поперечный коридор, наклонно ведущий вниз, в кухню. Там несколько больших чугунных плит, шкафы с разнообразной посудой и главное — водяная колонка. Женщина молча подошла к ней и принялась качать длинный железный рычаг. Сначала долгое время ничего не происходило, затем захлюпало, зачавкало и из носика полилась пульсирующая струя. Я подхватил первую попавшуюся ёмкость и подставил.

— Давай, наполняй посуду, — сказал Альке. — Нужно хотя бы литров двадцать.

— Зачем? — спросила она.

— Надо ввести Калидии глюкозу. Для трансфузионного изотонического раствора её надо разбавить до пяти процентов. Сырой водой опасно, нужна дистиллированная.

— И где мы её возьмём?

— Сделаем. Всё, хватит качать.

Женщина прекратила и теперь просто стоит, глядя в пространство.

— Ты здесь уже бывала? — спросил я.

Догадаться, что воду надо добывать из колонки, причём качая до получения результата достаточно долго, не так-то просто, если ты жена владетеля из мира торжествующего киберпанка. Вряд ли она видела такие колонки на родине, а значит, вполне можно предположить, что бывала здесь. Может, Креон, пока она была любимой женой, показывал ей владения. Или готовил на случай внезапной эвакуации, почему нет — это же явно «аварийный выход» из резиденции. При условии лояльности местного населения можно пересидеть неприятности.

Женщина молчит. Чёрт, я даже не знаю, как её зовут — не спросил.

— Тут есть дрова? Знаешь, где взять?

Ноль реакции.

— Принеси дрова!

Развернулась, пошла.

— Алька, сходи с ней, посмотри.

Я принялся греметь посудой. Тут её много, в основном медной, глиняной и примитивно-керамической. Раз её до сих пор не растащили, местные сюда не суются. Нашёл котёл литров на пятнадцать с медной лужёной крышкой и миску чуть меньше его по диаметру. В котёл налил воды на две трети объёма, пустил там плавать широкую миску, которая почти касается краёв, крышку перевернул выпуклостью вниз и накрыл ей ёмкость.

Мать Калидии и Алька принесли по охапке дров.

— Там много! — сказала девушка. — И уголь есть.

— Уголь тоже тащите. Пару вёдер.

— А зачем? Будем еду готовить?

— Еду тоже, но в первую очередь будем греть дистиллятор.

Спички у меня, к счастью, есть, плиту растопил без труда. Когда разгорелось, сыпанул угля. Алька взялась присматривать за процессом — в её родном мире угольные плиты ― обыденность.

— Когда закипит, — проинструктировал я, — нальёшь на крышку сверху холодной воды, потом будешь подливать, не давая ей нагреваться.

Вода в котле будет кипеть, конденсироваться на холодной крышке, капать в миску. В глухих деревнях моей родины так самогон гонят. Конструкция примитивная, КПД крошечный, но нам всего-то надо с поллитра.

Я, между тем, осмотрел этаж, нашёл спальню с кроватью, перенёс туда Калидию. Она совсем лёгкая, но сердце у меня потом колотилось, а ручки дрожали — физическое состояние моё хреновое. В зеркала стараюсь не смотреть, потому что сам от себя шарахаюсь — что за мерзкий старикашка? Откуда взялся? Интересно, что случится раньше, — привыкну или сдохну?

Укрыл девушку одеялом, пощупал пульс, измерил температуру, давление — цифровой наручный тонометр в аптечке есть. Состояние не радует, но и не сильно пугает. Пульс редкий, АД низковато, температура тридцать шесть и одна. Ничего, глюкоза должна немного поправить.

Держатель для капельницы соорудил из вешалки, тонкую венку еле поймал — вблизи все расплывается, вижу плохо.

— Сиди, смотри, — велел матери, — как откапает — зови.

Она села и уставилась на капельницу. Поняла чего, или нет — чёрт её знает.

— Старый человек, я есть хочу! — заявило таскающееся за мной хвостиком дитя. — И писать.

Я про неё забыл за этой суетой. Хороший ребёнок, ненавязчивый.

— Кто-нибудь знает, где тут туалет? — спросил я, но ответа не получил. — Иди, дитя, пописай на улице.

— Я боюсь! — девочка уставилась на меня большими и зелёными, как у матери, глазами.

— Чего боишься?

— Не знаю. Поэтому и боюсь.

Пришлось выйти и постоять рядом, пока она, подобрав юбку, присела за углом. Небо быстро темнеет, тут уже вечер. Горы ещё освещены солнцем, в низинах ― темнота.

— Ну и где твоя мама? — спросил я. — Пора бы ей уже вернуться.

— Не знаю, — ответила девочка, — она часто задерживается.

— Один вопрос мы решили, займёмся вторым.

Плита ещё не погасла, я поручил Альке вскипятить молоко — чтобы не скисло, ну и вообще, мало ли что. Санитария здешнего молочного хозяйства вряд ли на высоте, а мне им ещё Калидию выпаивать. Напластал сыра, накрошил зелени, мелко нарезал копчёного мяса, рассыпал это всё по лепёшкам и засунул в духовку. Поучилось что-то вроде небольших пицц. Девочка лопала урча.

— Фкуфно! Ошень! — прошипела она сквозь залепленные горячим сыром зубы.

Алиана тоже поела с удовольствием. Освобождённая от наблюдения за опустевшей капельницей мать Калидии — и та не отказалась. Чай и немного галет у меня нашлись в сухпайке, так что ужин вышел даже приятный. Одно беспокоит — на улице совсем стемнело, а Анахита так и не вернулась. Мы сидим на кухне при свете подствольного фонарика, на который я свернул рассеивающий колпак из бумажной упаковки от галет. Получилось даже уютно.

— Уже не придёт, — завила спокойно её дочь.

— Почему это?

— Темно. Когда темно, на улицу нельзя. Багха схватит.

— Багха, значит, — кивнул я, — понятно. Этот может. А скажи мне, дитя, где твой папа?

— У меня нет папы, старый человек, — сообщила девочка, быстро догрызая последнюю галету. — Я иблисов выблядок.

— Что же, Нагма Иблисовна, пойдём тогда, спать где-нибудь тебя положим. Детское время кончилось.

Спален тут только на первом этаже десятка полтора. Все более-менее одинаковые — кровать, одёжный шкаф, столик, кресло. Всё пыльное, но крепкое, бельё в шкафах не истлело, и никакой жучок его не пожрал. Кто-то тут за порядком присматривал — то ли Креон слуг засылал, то ли местные повинность отбывают. Я бы поставил на слуг — в населённых пунктах типа «кыштак» с клининговыми услугами обычно не очень.

Выделил ребёнку комнату, посветил фонариком, пока она разделась.  В качестве нижнего белья Нагма использует надетую под платье футболку. Мужскую хлопчатобумажную футболку, которая ей до колен, и заменяет ночнушку. Футболка растянутая, застиранная до марли, потерявшая исходный цвет, но надпись Metallica и контур зубастой демонической хари ещё просматривается.

— Откуда у тебя это?

— Мама дала. Сказала, защитит от злых людей, — девочка погладила демона, который из-за размера футболки расположился у неё на животе.

— А у мамы откуда?

— Не знаю. Наколдовала, наверное.

— Тоже вариант, — не стал спорить я. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, старый человек.

— Можешь меня так не называть?

— Почему? Ты же старый. Старых все уважают, ведь они дожили до старости, а значит, хитрые, обманывают смерть.

— Я ещё не привык, что старый. Это случилось раньше, чем я ожидал, и мне как-то неловко. Зови по имени — Михаил, или просто Док.

— Спокойной ночи, Док.

Испытал странный порыв — поцеловать ребёнка. Детей же положено целовать на ночь? Уложил, одеяльце подоткнул, чмокнул в щёчку. У меня детей никогда не было, но какой-то архетипический паттерн работает.

Не стал. Мало ли какие тут обычаи? Одеяло подоткнул и ушёл.

Проведал пред сном Калидию. При свете второго фонарика у её постели сидят Алиана и мать. Выглядит моя пациентка получше, её состояние уже больше похоже на сон, чем на кому. И давление почти нормальное, и пульс, да и температура тоже. Ей бы ещё глюкозки зарядить, да нету.

— Ложись спать с ней, кровать широкая, — велел я матери. — Если что — сразу меня разбудишь, я в соседней комнате.

Та сразу улеглась — поверх одеяла и не раздеваясь.

— Ты тоже спать иди, — сказал я Альке. — Денёк тот ещё выдался.

— Да уж, — вздохнула она. — Не то слово. А как вы… ну… теперь?

— Да уж как-нибудь. Не знаю. Не думал пока об этом.

И не хочу думать. У старости есть одно преимущество — она обычно не очень продолжительна.

Думал, не засну — но вырубился сразу. Видимо, старческая бессонница до меня ещё не добралась, — или усталость пересилила.

Среди ночи подскочил, выпучив глаза в темноту. Проснулся раньше, чем понял, что разбудило, но сразу схватился за стоящий рядом с кроватью автомат.

— Рыыыррграау! — донеслось откуда-то. — Рыырррыыыр!

Низкий, жуткий, на грани инфразвука полустон-полурык. В коридоре дробно протопотали босые пятки, хлопнула дверь моей комнаты, под одеяло ввинтилось что-то мелкое с холодными ногами.

— Это Багха! — просветила меня Нагма. — Он так рычит.

— Значит, Багха, — принял я к сведению. — Буду знать. Он большой?

— Огромный! Как гора!

— И чем питается такая туша? — усомнился я в местном биоценозе.

— Теми, кто ночью гуляет!

— И многие гуляют?

— Нет, никто! Все боятся!

— Тогда почему он с голоду до сих пор не помер?

— Не знаю, но я его ужас как боюсь!

— Рыыыррграау! — повторил снаружи Багха. — Рыырррыыыр!

То ли голос громкий, то ли он чуть ли не по двору шляется. Слышно, во всяком случае, хорошо, аж внутри вибрирует. Тут всякий испугается, не только ребёнок.

— В дом он не полезет, твой Багха?

— Нет, в дом ему Аллах не велит.

— Ну, слава Аллаху тогда, и давай спать. Можешь остаться у меня, если страшно.

Заснул не сразу — сначала убедился, что у детей куда больше острых коленок и твёрдых пяток, чем можно предположить, исходя из их анатомии, и ещё послушал Багху. Неведома зверушка самовыражалась всё тише и дальше, куда-то удаляясь, а потом и вовсе затихла. Тут я и уснул, наконец.

***

Утром проснулся с ощущением, что заболел — тело ломит, голова тугая, в ушах звон, видно плохо… Но потом всё вспомнил и загрустил. Я болен старостью, это не вылечишь, и само не пройдёт. Встал — в спине хрустнуло, в глазах потемнело. Чтобы натянуть носки пришлось сесть. Руки как чужие, ноги гнутся плохо, шнурки завязываю на ощупь. Надо теперь, пожалуй, давление регулярно мерить. Может, у меня гипертония, например. Жаль, что медикаментов почти нет.

Из хороших новостей — обнаружил санузел. И это не будка с дыркой во дворе, как я опасался, а ватерклозет и даже большая медная ванна, весьма винтажного дизайна. Вода накачивается куда-то вверх ручным насосом, оттуда идёт самотёком по медным паяным трубам. Есть дровяной водогрей, так что можно принять горячий душ — потратив на это всего-то час-полтора. Я решил просто умыться холодной водой, и то, пока качал воду, чуть ласты не склеил. Сколько мне теперь, биологически? Семьдесят? Хорошо хоть зубы не выпали.

В коридоре изловил зевающего ребёнка, отправил умываться, что было воспринято без энтузиазма, но стоически. Надо к вечеру расстараться и нагреть воды — всем бы не мешало нормально помыться.

Пока растопил плиту и нагрел чайник, выползла из своей комнаты Алиана. Показал ей, где ванная. Дровяной водогрей её не испугал, ручной насос тоже — в её мире это вполне мейнстримная технология. Оказалось, что мать Калидии качает насос как заведённая — не устаёт и не ленится. Хотя на внешности последствия киборгизации не отразились, два ведра угля из подвала она принесла даже не вспотев. Если она вообще потеет. Может, у неё в жопе кулер с вентилятором. Почём мне знать, как устроены киберы?

Ест она обычным образом, не от розетки заряжается, что в текущих условиях большой плюс. Нет тут розеток.

Последний пакетик растворимого кофе из сухпайка начальственным произволом забрал себе, остальным заварил на троих последний пакетик чая. На завтрак ушли остатки лепёшек и сыра, мясо мы съели ещё вчера, так что продуктов теперь ноль. Как бы не пришлось проверять, каков на вкус Багха. Креон мог бы и получше обустроить запасную базу, халтурщик.

А после завтрака пришла в себя Калидия. Только я собрался померить давление, как девушка открыла глаза, попыталась сесть, но не преуспела и упала обратно на подушку.

— Что со мной? — спросила она еле слышно.

— Очень сильное истощение, в основном. Твоя оболочка тебя почти доела.

— Где она?

— Твоя мать? На кухне, посуду моет.

— Нет, оболочка.

— В гостиной валяется, наверное. Всем как-то не до неё было.

— Её надо срочно поместить в питательный раствор.

— Извини, с питательными растворами тут беда. Есть пара литров кипячёного козьего молока, но я лучше помещу их в тебя. Тебе нужнее.

— Тогда надо её дезактивировать, перевести в режим споры, для этого хватит обычной воды. Специальным образом свернуть, нажать на… — где моя мать?

— На кухне, я же сказал.

— Позови её.

Я сходил на кухню, принёс оттуда молоко и привёл киберженщину.

— Дезактивируй мою оболочку! — велела ей Калидия.

Та молча развернулась и вышла.

— Не очень-то ты сентиментальна, как я погляжу.

— Она не воспринимает ничего, кроме прямых команд. Это лишь тело, управляемое ограниченным участком обезличенного разума.

— Её можно как-то… Разлочить?

— Можно, — кивнула Калидия. — Только я не знаю, как. Ну, то есть знаю — надо ввести последовательность индивидуальных кодов. Но коды мне неизвестны. Может быть, их знает отец. Что с ним?

— Хотел бы я знать. Они ушли через другой проход.

— Почему вы не ушли с ними?

— Потому что… А, вот и она.

— Кали! Ты очнулась! Я так рада! — ворвалась в комнату Алька. — Я так боялась, что ты…

Девушка кинулась к Калидии и осторожно обняла её.

— Как ты себя чувствуешь?

— Очень слабой, — призналась та. — Не могу подняться.

— Алька, тут молоко, — вручил я своей ассистентке кувшин. — Подогревай до температуры тела и давай понемногу, не больше чашки за раз. Будь готова оперативно усадить её на горшок, если найдёшь горшок, или тащить в сортир — желудок может отреагировать на лактозу расстройством. Но других вариантов нет.

— Поняла.

— Калидия, как зовут твою мать?

— Её звали Берана.

***

— Берана, накачай воды. Принеси дров и угля. Попроси Алиану растопить водогрей, если сама не умеешь. Налей ванну тёплой воды, принеси и помой Калидию, затем верни её обратно. Задача понятна?

Ничего не ответила, пошла к рычагу качать. Авось как-то справится. Вытащить бы ей заглушку из мозгов, но как? Я даже не знаю, как она реализована. Электронное устройство? Ментальный блок? Ржавая железная задвижка между корой и гипоталамусом? И талант мой, как назло, выгорел — то ли вернётся, то ли нет. Старый трухлявый никчёмный пень я теперь.

— И где уже твоя мама? — спросил я Нагму. — Не пора ли ей вернуться?

— Давно пора, старый человек. Наверное, с ней что-то случилось.

— Зашибись. Далеко до этого вашего кыштака?

— Недалеко, но я устаю идти. Мама говорит, у меня ножки коротенькие. Но они вырастут.

— Определённо вырастут, — заверил я её, — не успеешь оглянуться, и придётся на ботинки в бинокль смотреть.

— Почему в бинокль?

— Такие длинные будут ноги.

— Я смогу перешагнуть гору? — засмеялась девочка.

— Вообще легко.

— Тогда я сразу уйду отсюда и никогда-никогда не вернусь.

— А как же мама? — удивился я.

— А её я возьму с собой.

— Хороший план, — согласился я. — Но давай начнём с малого — дорогу до кыштака знаешь?

— Знаю, — удивилась девочка, — чего тут знать-то?

— Покажешь?

— Вы пойдёте за мамой?

— По крайней мере, постараюсь её найти.

— Только ружье возьмите. Обязательно.

— Багху боишься?

— Нет, Багха днём не ходит. Волки ходят, да, но на человека летом не нападут, сытые.

— Тогда на кого ружье?

— На злых людей.

— И много тут злых людей?

— Все злые.

— Тогда захвачу побольше патронов.