Ночью опять выл Багха, но Нагма не прибегала. Когда мама рядом – не так страшно. Вчера вечером трудами женского коллектива накачали и нагрели воды, я принял ванну. Жалкое, душераздирающее зрелище. Мышечная масса уполовинилась, пузцо торчит, шкура висит. Сам себе неприятен. Но как врач, не могу не признать, что организм, с учётом нового возраста, ещё как-то тащит. Отлежался в горячей ванне — и почти ничего не болит. Тянет, ломит — но не болит же. Это за счастье.

Утром понял, что рано радовался — с кровати еле встал. Пока доковылял в ванную, кое-как расходился, значит, ещё один день впереди. В моём сраном возрасте только так — слава Аллаху за этот день. Или Иблису. Раз болит — значит, жив. Ну, и Ктулху Фхтагн!

Завтрак отныне без кофе, к этому тоже надо привыкать. Буду утешать себя, что в моём сраном возрасте кофе вреден. В нём всё вредно.

Анахита уже растопила плиту, греет воду — среди продуктов мешочек местного чая. Пахнет овцами и сеном, но что поделаешь. На завтрак курт — нечто среднее между солёным творогом и сыром — и лепешка. Меню аборигенное, куда деваться. Куча сырнотворожного молочного разных видов, рис, кукуруза, баранина, козлятина, лепёшки из кукурузной муки, зелень. Местные на таком рационе как-то выживают, авось, и мы справимся.

— Док, я хотела спросить…

— Да, Анахита?

— Можно, я останусь тут? Не вернусь в кыштак? Я буду готовить, убирать…

— Разумеется.

— …стирать, мыть… Что?

— Ты можешь остаться, — повторил я, — могла бы не спрашивать. Выгнать тебя — всё равно, что убить. Живи сколько хочешь, места до чёрта. Правда, предупреждаю сразу — наши перспективы тоже весьма туманны. Все, кроме Калидии, тут на птичьих правах, а она, хоть и дочь владетеля, несколько не в форме.

— Знаешь, — Анахита налила мне в пиалу чай. Он пахнет веником, которым подметали в овчарне. — Я с детства привыкла думать, что владетели — это круче крутого. Почти как Аллах. Вот вернутся владетели, и жизнь будет как в раю. Глупо, конечно, но так все считали. А вы, уж прости, похожи на беглецов, а не на благодетелей.

— Не извиняйся, так и есть. Владетель Креон сначала виртуозно просрал всю политику, потом был разбит в бою, а потом бежал. Причём, не сюда, а в другое место. А мы так — заблудившийся арьергардный отряд. Облагодетельствовать точно никого не сможем.

— Как только старейшины это поймут, у нас будут большие проблемы.

Меня это «у нас» почему-то порадовало. Может, потому, что, раз Анахита не спешит нас покинуть, то не считает наше положение безнадёжным. Впрочем, скорее всего, у неё просто нет выбора.

За ночь постиранный женщинами камуфляж высох, и я с удовольствием переоделся в привычное. Местная мода мне как-то не очень. Нацепил разгрузку, взял оружие и пошёл осмотреться. За мной тут же увязалась любопытная Нагма, которой прямо неймётся всё тут разведать. Прямо как кошка. Есть тут кошки?

Оказалось — нет. Что за мир, в котором нет кошек? Говно, а не мир.

Центральное здание цитадели высотой в три этажа, и больше всего оно похоже на общежитие. На каждом этаже комнаты с кроватями, санузел, кухня, гостиная, кладовые, чуланы и прочие технические помещения. Везде пусто и пыльно, но не слишком. Видно, что тут убирали — нечасто, но регулярно. Может быть, пару раз в год. Владетель Креон наверняка не планировал провафлить баталию, сдриснуть в горы, питаться остаток жизни козьим сыром и уестествлять овец, но на всякий случай поддерживал замок в порядке. Странно, что местные до сих пор не растащили имущество. Судя по кыштаку, даже медная посуда по местным меркам ― капитал.

— Багха стережёт, — разъяснила моё недоумение Нагма. — Как-то раз двое мужчин решили ограбить замок. Один из них собирался жениться, но был беден и не мог набрать калым, а второй был его друг, или просто хотел поживиться. Они зашли сюда — и никого не встретили. «Нас обманывали, это просто ничей дом!» — сказал тот из них, кто искал калым. — «Я наберу посуды, наберу тканей, возьму всякие вещи!» Второй поддержал его, и они взяли вещей, сколько могли унести. Эти люди не сказали старейшинам, что были в замке, а тайком пронесли вещи и спрятали в своих домах. А ночью пришёл Багха. Аллах запрещает ему заходить в дома правоверных, но те, кто украл вещи владетелей, не защищаемы Аллахом, ибо кража — мерзость пред лицом его! И Багха ворвался в их дома и убил там всех, а другие дома не тронул. Люди дрожали всю ночь от его воя, а утром пошли и увидели убитых. Тогда они собрали всё то, что украли эти двое, отмыли от крови и отнесли обратно в замок. И Багха больше никого не убивал!

— Какая драматическая история, — сказал я скептически.

— Так нам мулла рассказывал. То есть он другим детям рассказывал, но я подслушивала под окном. Мне к мулле нельзя, потому что я иблисов выблядок.

— Прекрати так говорить, — ответил я девочке. — Ты дочь своей матери. Хорошая девочка. Умная девочка. Красивая девочка.

— Но у меня нет отца!

— Такое случается, — кивнул я. — Причём без всякого иблиса. Скажи мне, иблисявка самозванная, люди, которые тебя так называют, — хорошие люди?

— Нет, — сказала она неуверенно, — кажется, не очень. Они и про маму гадости говорят.

— Тогда зачем ты их слушаешь? Они говорят глупые злые слова, и сами они глупые и злые.

— Но это же старейшины!

— Старый — не всегда значит «умный». Иногда он просто старый.

— А ты, дедушка Док? Ты какой?

— Хотел бы я знать… Ладно, пошли, тут тоже ничего интересного. Давай лучше на стене осмотримся.

Крутая лестница очень не понравилась моим коленям, зато вид открывается отменный. Горные пейзажи — моя эстетическая слабость. А вот жить в горах никогда не мечтал. Не люблю постоянно ходить вверх-вниз. Кроме того, горная жизнь скудна — все приятности, вроде тёплых пляжей, вкусной еды и доступных женщин, обычно расположены где-то внизу. А вверху только козы, камни и хиджабы.

— Пробегись по стене, Нагма, — попросил я девочку, — посмотри, нет ли чего интересного.

— Но не буквально же бегом! Не навернись с разгону! — крикнул запоздало вслед, да куда там.

Ускакала, коза горная. А я сел на каменный парапет, достал скетчбук и принялся за наброски. Если упорно рисовать мир, то он однажды откликнется. Или нет. Но я буду пробовать.

— Ой, дедушка Док, ты рисуешь? — вернулась, егоза. — А можно посмотреть?

— Смотри, чего нет.

Из-за возрастной пресбиопии горы я вижу хорошо, а вот то, что рисую, плохо. Аккомодация хрусталика между «вдаль, на горы» и «под нос, в блокнот» даётся туго. Из-за этого глазные мышцы напрягаются, и начинает болеть голова. У меня вот уже начала. Но я рисую, пока могу терпеть. Не то чтобы долго.

— А почему ты рисуешь только чёрным карандашом? — спросила любопытная Нагма. — У тебя цветные есть. И ещё вот эти штуки…

— Пастель.

— А почему ты не рисуешь этой постелью?

— Нет, пастель, через «А». Это как мел, только цветной. А не рисую, потому что плохо получается. Не умею работать с цветом, выходит мазня. Какой-то дефект восприятия, что ли.

— А можно я попробую?

— Да на здоровье. Что-нибудь интересное нашла?

— Вон там, — махнула она рукой в сторону ворот. — Где башенка вбок. Там пол странный.

А сама уже вцепилась в рисовальный набор.

«Башенка вбок» – это машикуль, выступ на стене, оборонительная огневая точка. Пол там действительно странный. Всё вокруг каменное, а тут металлический круг. Похож на вделанный заподлицо люк. Как я ни ковырял его ножом, подцепить не удалось. Закрыт, и прилегает очень плотно. Звук глухой, железка толстая. При этом то ли чернёная, то ли анодированная, то ли металл такой, тёмный. Не ржавая ничуть, и нож оставляет еле заметные царапины. Скорее всего, стена внутри полая, а через этот люк защитники выскакивали на стену. И, судя по качеству его изготовления, вряд ли с луками. Надо осматривать замок дальше, что-то мы упускаем, но сейчас не лучший момент.

— Нагма!

Тишина.

— Да Нагма же!

С трудом оторвалась от скетчбука, пальцы в крошках грифелей, на лице цветные пятна.

— Что, дедушка Док?

— Беги за мамой, там её земляки по дороге тащатся.

— Кто?

— Селяне, с кыштака. Три осла с поклажей и три козла налегке.

— Ослов вижу, а где козлы? — пригляделась девочка.

— Да вон же, бородами трясут!

— У козлов не только бороды, но и рога! — упрекнула меня в плохом знании биологии Нагма.

 — Мало ли, что там у них под чалмой, — отмахнулся я. Беги за мамой, скажи, жду её у ворот.

Взял оставленный девочкой скетчбук. Думал, она нарисует что-то своё, палки с огуречиками, козу рогатую, удава, который проглотил слона, — что там обычно рисуют дети. Но она вместо этого раскрасила мой набросок. И горы на нём теперь лучше настоящих.

Чёрт, да у этой козявки талант!

***

— Ты знаешь, что твоя дочь отлично рисует? — спросил я Анахиту, пока мы стоим за воротами и делаем вид, что вовсе не ждём приближающийся караван.

— Она постоянно малюет углем на стенах и мелом на двери, — сказала женщина. — Мне нравится, но я не объективна.

— Вот, посмотри, — я сунул ей скетчбук. — Набросок мой, но её цвет и растушевка.

— Это хорошо?

— Учитывая, что она в первый раз в жизни взяла в руки карандаши — просто шикарно.

Анахита полистала блокнот, разглядывая мои наброски.

— Это Алиана, очень похожа… ― прокомментировала она. — О, вот как выглядела Калидия? Красавица. Так ты ещё и художник?

— Нет, просто рисовальщик по референсам.

— Всё равно. Поучишь Нагму? Хоть немного?

— Конечно. Тому, что умею сам. Это не очень много. Ей бы в художественную школу, чтобы руку поставить.

— Неважно. Спасибо. Ей бы хоть в какую-нибудь школу, а то она умеет только читать, да и то еле-еле. У нас было штук пять детских книг. Она успела их прочитать, но потом мулла узнал про них и сжёг. Потому что если там написано не то, что в Коране, то они лгут, а если то же самое — то они не нужны. Если бы узнал, что Нагма рисует, то, наверное, сжёг бы и её. Аллах запрещает.

— Какой ревнивый. У меня, к сожалению, нет с собой книг, в замке я их тоже не заметил. Могу писать что-нибудь мелом на стене, а она пусть читает. Стен тут до чёрта, хватит на полное среднее образование.

— Правда? Ты будешь заниматься с Нагмой?

— А что тут ещё делать? Но буквы будут крупные, зрение у меня ни к чёрту. Где бы взять очки…

— Когда мы с отцом Нагмы занимались торговлей, очки были ходовым товаром. Просто куча готовых дешёвых линз разной силы и стандартные разборные оправы с регулируемым расстоянием, в которые их легко вставлять. Я работала с компактным оптометрическим прибором, подбирала что-то более-менее подходящее. Выглядели эти очки препохабно, но многим помогли. Даже в нашем кыштаке есть несколько — одни у муллы, читать Коран, и двое у женщин, которые шьют одежду.

— Ограбить, что ли, вашего муллу? — почти на полном серьёзе спросил я. — Хотя не факт, что подойдут. А теперь торговцы вас не навещают?

— После того, как этот мудак нас тут бросил, — ни одного. Наверное, наплёл каких-нибудь ужасов, чтобы я не смогла сбежать. Торговцы между собой общаются, а проверять никто не будет. Сказал: «Туда не ездите, там коммерсантов грабят», — и никто не поедет. Зачем рисковать, миров и так много.

— Продуманный парень.

— Просто мелкий мстительный засранец.

— Не вздумай это Нагме сказать. Лучше соври, что он великий герой, пропавший без вести в бою. Не стоит ребенку слышать: «Ты дочь никчёмного мудилы», ― а то она такой и вырастет. Дочерью мудилы.

— Я ей ничего не говорила про отца. Ни слова.

— Однажды она спросит.

— Я знаю. Спасибо за совет.

Таким тоном говорят: «Пошёл нафиг».

Неторопливый караван тем временем пересёк дорогу к перевалу и направился к нашим воротам.

— Вон того в чёрной чалме видишь? — спросила Анахита.

— Худой, вертлявый, с куцей бородёнкой?

— Он. Это Хайрулла, помощник муллы. Тот ещё гондон. Постоянно за мной следил. Вторая жена его скинула плод из-за того, что он её избил, кровотечение открылось, а он её ко мне не пускал, пока совсем помирать не стала. Еле откачала. Так вот, она мне рассказала, что Хайрулла только и ждёт, когда мулла помрёт, чтобы назначить себя и муллой, и старейшиной сразу.

— Хочет объединить две ветви власти?

— Хрен его поймешь, чего он хочет. Но ты его опасайся, подлый и хитрый человек. Наверняка шпионить пришёл, ослов погонять — не по нему работа.

Три погонщика при трёх ослах нацелились было в ворота, но я сделал шаг вперёд и остановил их жестом.

— Тут стоять. Мешки снимайте. Сейчас Анахита выведет вам вчерашних ослов, заберёте их и проваливайте.

Я в камуфле и разгрузке поверх броника, в шлеме, тактических перчатках, больших зеркальных очках и платке, повязанном на ковбойский манер. Чем меньше меня видно, тем сложнее понять, какой я старый пень. Пусть, вон, автомат разглядывают.

— Уважаемый владетель! — сказал медовым голосом Хайрулла. — Или вы не владетель, а слуга владетеля? Вы же не можете быть владетелем, верно?

Я стою, смотрю на него очками, молчу.

— Да простит меня Аллах, но я должен видеть владетеля! Есть вести, достойные лишь его ушей!

— Здесь я решаю, кто кому чего должен, — отрезал я.

Бородатый так и лезет вперёд, пытаясь заглянуть в приоткрытые ворота, но я стою так, что ему ни черта не видно.

— Но владетелю необходимо знать…

— Ты, ишачий высирок, взялся решать, что необходимо владетелям? — я повысил голос и взялся за автомат.

В это момент Анахита вывела из ворот трёх ослов. Они неплохо провели время, укорачивая и унавоживая траву во дворе замка, и теперь не жаждут покидать такое хорошее место, чтобы тащиться по горам в кыштак. Так что ей пришлось постараться, пропихивая их в нарочно узкую щель.

— Иблисова шлюха! — завопил увидевший её Хайрулла. — Бача-пош, ты нацепила женский платок! Шайтанова тварь! Владетель должен покарать тебя!

Я шагнул вперёд и коротко врезал ему прикладом под дых. Помощник муллы задохнулся, скрючился и повалился на камни. Я немедленно навёл оружие на остальных, но они сразу подняли руки и сделали несколько торопливых шагов назад. Один потерял сандалию, и теперь нервно косится на неё.

— Ну, кто ещё хочет рассказать мне, что должен владетель? — спросил я самым неприятным голосом, который смог в себе найти.

Правильно было бы его пристрелить. Со всех точек зрения хорошо — показать решительность настроя, пресечь брожения умов, убрать потенциально опасного фигуранта. Да и вообще — владетель Креон, как я его понимаю, грохнул бы наглеца, не задумываясь: мой меч – твоя голова с плеч. Нормальное владетельское поведение.

Но я не могу, неловко. Не моё это — в безоружных стрелять. Вот если бы он на меня напал…

Хайрулла и не подумал нападать — пополз на четвереньках и встал, только отдалившись метров на десять. Судя потому, как лыбятся в бороды двое погонщиков, большой симпатией он в общине не пользуется. Теперь у него ко мне, кроме амбиций, ещё и личное. Может, всё-таки… Нет, не могу.

— Зря ты его не убил, — сказала Анахита, когда шестиословый караван удалился по тропе. — Он злопамятный.

— Я тоже пока склерозом не страдаю, — буркнул я, глядя им вслед.

С такого расстояния попаду, вдаль неплохо вижу. Но воспитательный эффект уже будет не тот, так что чёрт с ним. Думаю, ещё даст повод.

***

― По местным обычаям правильно чем-то отдариться, — озабоченно сказала Анахита, разбирая «дары ослов». — Хотя мы тут за владетелей, а всё равно, традиция. Не поймут.

— Поищи на досуге по кладовкам, может, посуду какую лишнюю отдадим или полотенца. Намотают на голову, будет махровый тюрбан в цвяточек.

— На тюрбан метров пять ткани надо, — засомневалась женщина, — не бывает такого полотенца.

— Ну, намотают на ноги, будут портянки.

— Тут не носят сапог, а в сандалии какие портянки?

— Тогда сама придумай. Тебе виднее, на что тут спрос у населения.

— Дедушка Док, — прибежала Нагма. — Мама говорит, вы меня учить будете! Правда?

— А ты хочешь?

— Больше всего на свете!

Вот как надо мотивировать детей к учёбе: запереть в кыштаке, где всех развлечений — козу доить. Такая, прям, страсть к образованию проснётся! Ломоносов, вон, аж пешком за рыбным обозом ломанулся, так его припёрло. И эта готова хоть куда бежать вприпрыжку.

Стены у цитадели из тёмного камня, более-менее ровные — вот тебе и школьная доска вокруг, хоть обпишись на ней. Белого мягкого известняка в осыпях тоже хватает, Нагма тут же притащила с десяток небольших ухватистых камушков. И что я ей преподавать буду? «Мама мыла раму»? Ох, вряд ли она её мыла. Не видел я в кыштаке стеклёных окон.

— Ладно, козявица, буквы знаешь?

— Знаю. Но давно не видела.

— Тогда я пишу, а ты читаешь.

«В одном горном селении жила-была девочка», — старательно вывожу ровные полупечатные буквы. — «У неё была мама и три козы».

— Как у меня! — обрадовалась Нагма. — Или это про меня сказка?

— Как пойдёт, — не стал зарекаться я. — Теперь ты, вот здесь, ниже, пиши то же самое.

У девочки из горного селения кроме мамы и трёх коз в наличии обнаружились многочисленные предметы быта и интерьера: горшок, миска, пиала, стул, кровать. Её дом состоял из стен, пола, крыши, двери и окон. Все они были упомянуты и записаны — сначала мной, потом Нагмой. На улице девочку ждали куры, овцы и ослы, мужчины, женщины и дети. Они ходили, стояли, сидели, лежали и бегали, а также были в единственном и множественном числе, мужском и женском роде.

Читает она медленно, длинные слова — по слогам, но довольно уверенно. Пишет, когда видит написанное, тоже хорошо, а вот когда надо записать со слуха — путается и теряется. До диктантов надо дорасти.

Потом перешли к счёту. Устно Нагма считает хорошо, складывает и вычитает, но идея записывать количество цифрами для неё свежа. Проще нарисовать три рогатых силуэта, обозначающих три козы. В целом, для первого учебного дня неплохо.

— Спасибо, Док, — с чувством сказала Анахита, перехватив меня в коридоре. — Мне стоило больше с ней заниматься. Сначала я пыталась, но потом, когда не стало книг… Решила, что нам не вырваться, и руки опустились. Зачем учить ребенка читать, если читать нечего? В общем, спасибо.

— Не за что. Нагма хорошая девочка.

— Я так хочу, чтобы она была счастлива! У меня не вышло, но может, ей повезёт больше?

Ну, да. Умная, красивая и талантливая девочка в горном кыштаке. Что может пойти не так? Впрочем, умным, красивым и талантливым счастья вообще выделяют скудно.

— Твои дети, наверное, совсем взрослые? — интересуется Анахита. — Нагма напоминает тебе внуков?

— Я вдовец, у меня нет семьи, — сказал я, упрощая ситуацию.

— Ой, прости, мне так жаль! Наверное, ужасно в конце жизни остаться совсем одному… А что случилось с твоей женой? Почему у вас не было детей?

— Анахита, я не хочу это обсуждать.

— О, чёрт, извини. Это не моё дело, ты прав. Я очень тебе сочувствую.

За обедом Анахита ухаживает за мной с каким-то особенным вниманием, а после Нагма то и дело подбегает с вопросом, не нужно ли чего «дедушке Доку». Наверное, им действительно меня жалко: по меркам патриархального общества одинокий старик — крайняя форма жизненного краха, хуже не придумаешь. Вся твоя жизнь прожита зря, ты лузер из лузеров. Ну, или Аллах тебя за что-то наказал.

Да может, и наказал, хрен его поймёт.

Калидия меня радует — ей на глазах становится лучше. Уже сидит, а не лежит, до туалета ковыляет, хотя и при поддержке Алианы, но своими ногами. Давление и пульс вернулись в норму, сердце работает, насколько я могу определить на слух, ровно, без заметных шумов. Начинает скучать, что тоже хороший признак. Развлечений тут никаких, ни книжек, ни телевидения, но они с Алькой треплются часами, не надоедает пока.

Алька от неё не отходит, валяется на кровати рядом, смотрит влюблёнными глазами, кидается исполнить любой каприз. Калидия, как мне кажется, больше позволяет себя любить, чем влюблена сама. Обычное дело. Мы с женой так двадцать лет прожили, я — влюблённый по уши, она — ну как-то так. То, что в ней однажды сломалось, так и не зажило до самой смерти. Не хватило на это моих талантов.

Вспомнил о жене, расстроился, настроение совсем упало. В чём-то правы местные: одинокий никому не нужный старик — говённый жизненный итог. Что жил он, что не жил — один хер. Так себя пожалел, что аж слёзы выступили, от чего я вообще приуныл — с детства не плакал, вообще про слёзные железы забыл. Это что, старческая сентиментальность? Боже, самого от себя тошнит.

Зверски захотелось выпить, но нечего. Вместо этого вышел во двор воздухом подышать. На стене, где мы с Нагмой писали свои прописи, появились многочисленные иллюстрации: и девочка с мамой, и дом с крышей, и козы с курами, и овцы. Всё тщательно подписано: «Две овецы», «Адна каза». Техника рисунка примитивная, но камнем по камню шедевр накарябать сложно. В этом даже есть своеобразный минималистский шарм — передать суть несколькими простыми штрихами, выразить эмоцию парой линий. Талантливая девочка, не видать ей в жизни счастья. Счастье в одну комплектацию с талантом не входит.

Но я хреновый пророк. Может быть, завтра нас зарежут осмелевшие аборигены, вот вам и всё счастье.

Эта светлая перспектива сподвигла меня на то, чем давно надо было заняться, — подгонкой и приведением в порядок снаряжения. Резко постарев, я сбросил мышечную массу. Теперь броник на мне болтается, а разгрузка висит, как на вешалке. Кроме того, автомат до сих пор не чищен, а пострелять я успел прилично. В общем, фу быть таким распиздяем в моём-то сраном возрасте.

Собрал всё в кучу, вылез на стену. Вечереет, вокруг красота, воздух прозрачный, видно далеко. Недалеко, к сожалению, видно хуже, но автомат я и на ощупь разберу. Достал набор для чистки, надрал тряпочек из простыни. Хотел усесться, ножки наружу свесив, но нет — примчалась Нагма, всплеснула ручонками, сказала: «Ой, дедушка Док, ты же старенький!» — и мухой метнулась за стулом. Она бы и кресло припёрла, но тяжёлые тут кресла, ребенку не поднять. Зато где-то раздобыла раскладной столик и принесла его. Ловлю себя на глупой зависти, глядя на то, как ребёнок носится вниз-вверх по лестнице, по которой я ковыляю, щёлкая коленными суставами.

— Дедушка Док, а дедушка Док? — какой умильный тон, надо же.

— Чего тебе, колбаса?

— А можно я тут посижу, порисую?

— Можно. Вон, в дейпаке рисовальный набор. Только помни, что это вся бумага, которая у нас есть, и новой взять негде.

— Тут много!

— Это только так кажется.

— Тогда скажи, что нарисовать.

— Да что хочешь. Просто посмотри на мир внимательно, подумай, что ты от него хочешь. И он даст тебе референс.

— Что даст?

— Картинку в твоей голове, на которой всё будет правильно. Так, как хочет мир, так, как хочешь ты, и так, как обязательно должно быть.

— Тогда я нарисую тебя, дедушка Док! А то ты старый, скоро умрёшь, и я тебя забуду. А если будет рисунок — то не забуду!

— Нашла модель, — хмыкнул я, — но как хочешь. Учти, позировать не буду, рисуй, пока чищу автомат.

— Спасибо, я буду беречь твои мелки!

— Это пастель, запомни. А лучше сразу напиши: «п-а-с-т-е-ль». Нет, в конце мягкий знак. Вот так, умница.

Я разобрал, почистил и собрал автомат. Разобрал, почистил и собрал пистолет. Покрутил разгрузку, выложил из неё всё, подтянул ремешки, сложил обратно. Взял броник, зачем-то вынул-вставил пластины. В общем, туплю и прокрастинирую, потому что лень спускаться вниз. Нагма сидит на полу, поджав под себя ноги, сопит, шуршит пастельными мелками, щурится, смешно морщит нос, который уже перепачкала грязными пальцами. Нос с одной стороны слегка зелёный, с другой — слегка красный, на щеке немного синего. На лице розовый луч заходящего солнца, в нём прозрачно зеленеют большие яркие глаза.

Жаль, что у меня нет внуков. Я слишком любил жену, она была безнадёжно бесплодна, так вышло. Надо было нам удочерить вот такую смешную егозу, всё не зря бы жизнь прожили. Но я боялся предложить, боясь, что обижу, а она… Да чёрт её знает, на самом деле. Я её любил, но это не значит, что понимал. У неё внутри была тщательно огороженная мёртвая зона, куда ходу не было не только мне, но и ей самой. И какие там водились драконы — бог весть. Нет, мы неплохо жили вместе, грех жаловаться. Двадцать лет как один день. Но всегда делали вид, что не видим ограды, колючей проволоки, стальных ворот. Не слышим сопения драконов. Не подходим близко. Не трогаем, не говорим, не смотрим. Игнорируем. Было это правильно, не было — какая теперь разница? Её больше нет, да и мне, похоже, недолго осталось.

— Дедушка Док, а почему ты плачешь? — спросила внезапно Нагма. — Тебе грустно?

— Не обращай внимания, просто вспомнил кое-что.

— Не грусти, я почти закончила. Сейчас пойдём, чаю попьём. Там мёд есть! В сотах!

Старость легка на слезу. Недаром говорят: «Старый ― что малый». Снижен контроль рефлекторных реакций, разбалансирован гормональный фон. И вообще башка уже не та. Этак и до маразма недалеко. Надеюсь, меня раньше кто-нибудь пристрелит.

Я нацепил броник, надел разгрузку, шлем — не в руках же их тащить? — повесил на плечо автомат, вставил в кобуру пистолет. Распрямился с хрустом, держась руками за поясницу, прогнулся назад — и получил в грудь пулю. Успел увидеть дульную вспышку на склоне, услышать раскатистый звук выстрела, и, уже падая, — дымное облако, окончательно демаскировавшее позицию снайпера.

В грудь как ломом шарахнуло. Бац — и всё.